Александр Дюма - Катрин Блюм

Продолжим наш путь. Теперь мы идем с запада на север. Вон те развалины, среди которых возвышается остов, напоминающий донжон Венсена; это башня Вез, единственное, что осталось от давно разрушенной феодальной усадьбы. Эта башня, гранитный призрак ушедших времен, принадлежит моему другу Пайе. Ты помнишь этого любезного стряпчего, с кем, охотясь, мы вместе прошли от Крепи до Парижа, и его лошадь, как только мы замечали лесного обходчика, любезно уносила на спине одного из нас вместе с ружьем, зайцами, куропатками и перепелами, в то время как другой охотник прогуливался с видом безобидного путешественника, засунув руки в карманы, восхищаясь пейзажем и изучая ботанику.

А вот маленький замок Ле-Фоссе. Там пробудились мои первые чувства, оттуда начинаются мои воспоминания. Помню, как отец выходит из воды, после того как с помощью своего слуги, чрезвычайно сообразительного негра Ипполита — того, кто, опасаясь заморозков, выбрасывал цветы и убирал горшки, — спас трех молодых людей: они тонули. Одного из них звали Дюпюи; именно его вытащил мой отец, и это единственное имя, которое я запомнил. Ипполит, превосходный пловец, спас двух других.

Там жили Моке, полевой сторож (он был «окошмарен» и ставил капканы себе на грудь, чтобы поймать мамашу Дюран), а также Пьер, садовник, разрубавший своей мотыгой ужей, у которых из живота выпрыгивали живые лягушки. И наконец, там величественно старился Трюф, четвероногое, не классифицированное г-ном де Бюффоном, наполовину собака, наполовину медведь. Меня сажали на него верхом, и это были мои первые уроки верховой езды.

Ну а теперь, направившись на северо-запад, мы увидим посреди лесной поляны Арамон, очаровательную деревушку, всю в яблоневых садах. Она знаменита тем, что здесь родился почтенный Анж Питу, племянник тетушки Анжелики, ученик аббата Фортье, одноклассник юного Жильбера и боевой соратник патриота Бийо. Но, поскольку это единственная выдающаяся личность Арамона, к тому же оспариваемая некоторыми людьми, полагающими, возможно не без оснований, что Питу существовал лишь в моем воображении, мы не будем здесь задерживаться и продолжим наш путь. Мы дойдем до маленького пруда у перекрестка двух дорог: одна из них ведет в Компьень, другая — на Вивьер. Там мне оказал гостеприимный прием Буду. Это было в тот день, когда я убежал из материнского дома, чтобы не поступать в семинарию в Суасоне, где спустя два или три года во время взрыва порохового погреба погибло несколько моих товарищей, среди которых мог бы оказаться и я.

А теперь пойдем по этой широкой просеке, что ведет с юга на север. В полульё позади нас находится массивный замок, построенный Франциском I; на нем победитель при Мариньяно и побежденный при Павии оставил свои эмблемы в виде саламандр. А впереди, закрывая горизонт, возвышается большая гора, поросшая дроком и папоротниками. С этой горой связано одно из самых ужасных воспоминаний моей юности.

Однажды зимней ночью, когда эта длинная и широкая просека была устлана снежным ковром, я заметил, что за мной молча следует какой-то зверь ростом с большую собаку. Глаза его светились словно два раскаленных угля.

Мне достаточно было один раз взглянуть на него, чтобы понять: это был огромный волк!

Ах, если бы у меня было с собой мое ружье или карабин, или хотя бы огниво и кремень!.. Но у меня не было ни пистолета, ни ножа, даже перочинного.

К счастью, поскольку я вот уже пять лет — а мне было от роду всего пятнадцать — занимался охотой и хорошо знал нравы этого ночного бродяги, мне было известно, что, пока я стою на ногах и не бегу, мне нечего бояться. Но взгляни, милое дитя мое, на эту гору — она вся изрезана рытвинами. Стоило мне провалиться в одну из них, волк одним прыжком настиг бы меня и тогда легко можно было бы убедиться, у кого из нас острее когти и зубы.

Сердце мое колотилось. Тем не менее я принялся петь. Пел я всегда ужасающе фальшиво, и любой волк с мало-мальски музыкальным слухом непременно бы сбежал, но мой волк явно не разбирался в музыке, и похоже было, что мое пение ему даже понравилось: он начал подпевать, издавая жалобный голодный вой. Я прекратил петь и продолжил свой путь в молчании, подобно проклятым грешникам, которых Данте встречает в третьем круге Ада: Сатана вывернул им шеи, и они, идя вперед, смотрели назад.

Вскоре я заметил, что веду себя очень неосторожно. Оглядываясь на волка, я не смотрел себе под ноги, и стоило мне споткнуться, как волк приготовился к прыжку.

К счастью, я не упал, но волк оказался уже не более чем в десяти шагах от меня.

На мгновение я почувствовал, как ноги мои подкосились. Несмотря на десятиградусный мороз, по лбу у меня тек пот. Я остановился — волк остановился тоже.

Мне понадобилось пять минут, чтобы прийти в себя, и моему спутнику это время показалось, видимо, слишком долгим: усевшись, он снова завыл, и вой его был еще более жалобным и голодным, чем в первый раз.

От этого воя дрожь пробрала меня до самых костей.

Я вновь двинулся в путь, поглядывая теперь себе под ноги, и останавливался всякий раз, когда мне хотелось взглянуть, как далеко от меня идет волк.

Он пустился в путь вместе со мной и, останавливаясь всякий раз, когда это делал я, держался от меня на расстоянии, однако оно постепенно сокращалось.

Через четверть часа он был не более чем в пяти шагах от меня.

Я приближался к парку, а это означало, что до Виллер-Котре оставалось не более километра. Но дорога там была перерезана широкой канавой — той знаменитой канавой, которую я пытался перепрыгнуть, чтобы показать прекрасной Лоранс свою ловкость, но к несчастью порвал свои нанковые штаны, сшитые по случаю моего первого причастия, — помнишь, я тебе это рассказывал?

Конечно, я перепрыгнул бы через эту канаву, и, ручаюсь, более удачно, чем в тот злосчастный день, но для этого мне надо было разбежаться, однако я не успел бы сделать и несколько шагов, как волк бросился бы мне на спину.

Следовательно, мне надо было идти в обход и пройти через загородку с турникетом. Все было бы ничего, если бы меня не отделяла от загородки густая тень, отбрасываемая большими деревьями парка. Что может случиться, когда я буду пересекать это темное пространство? Может быть, темнота вызовет у волка ощущение, прямо противоположное моему? Меня этот мрак пугал, а его, возможно, сделает более дерзким? Ведь чем гуще темнота, тем лучше волк видит.

Однако выбора у меня не было, и я углубился в темноту. Без преувеличения могу сказать, что у меня на голове не было ни единого сухого волоска и рубашка моя промокла до нитки. Проходя через турникет, я оглянулся: мрак был настолько густым, что даже смутных очертаний не было видно, лишь два огонька, словно раскаленные угли, пылали во тьме.