Эллис Питерс - Тень ворона

Кадфаэль продолжил свой путь вдоль загибающегося берега и добрался до дренажного стока, отводившего воду с тракта. Переступив через него, монах очутился на краю садиков, прилегавших к трем другим домам аббатства. Где-то здесь мальчишки выловили скуфью, но Кадфаэлю уже не верилось, что он найдет тут посох Эйлиота. Либо он прошел мимо и не заметил его, либо посох зашвырнули так далеко на другую сторону, что надо искать его дальше, примерно напротив того места, где обнаружили тело.

В раздумье Кадфаэль остановился и порадовался, что надел высокие сапоги, в которых можно безопасно ходить по раскисшей от оттепели болотистой почве. Будь здесь друг-валлиец Мадог, знавший решительно все про водоемы и их свойства, он бы точно указал место, где находится посох. Но Мадога рядом нет, а время дорого, так что придется обойтись без посторонней помощи! Эбеновое дерево хотя и тяжелое, но все-таки оно дерево, а значит, должно плавать. И вряд ли посох с роговой рукоятью ляжет на воде плашмя: один конец наверняка перевесит, поэтому посох не мог уплыть по течению так далеко, чтобы его унесло в Меол или даже в Северн. Кадфаэль терпеливо возобновил поиски. По берегу с этой стороны шла хорошо утоптанная тропа, которая постепенно вывела монаха из болотистой низины наверх, где он мог продолжить свой путь посуху.

Вскоре он оказался напротив мельницы, спускающиеся к воде садики остались позади. Затем он увидел перед собой на другом берегу пень срубленной ивы, вздымающий кверху свои всклокоченные ветки, словно вставшие дыбом волосы. Значит, как раз напротив лежало мертвое тело, прибитое под нависший обрыв.

Еще три шага, и вот оно — то, что он искал! Едва виднеясь сквозь слой тающего льда, из-под спутанных прядей травы у самых ног Кадфаэля торчал конец посоха, с которым ходил Эйлиот. Кадфаэль наклонился и вытащил посох из воды. Одного взгляда на находку было достаточно, чтобы убедиться в ее подлинности: черная длинная трость с металлическим наконечником, скрепленная роговой рукоятью при помощи серебряного ободка, на котором слабо проступала истершаяся от времени чеканка. Вылетев из рук жертвы или брошенный кем-то вслед за телом в воду, посох, очевидно, перелетел через стремнину, и поэтому его прибило течением к низкому травянистому берегу. Трость и рукоять были облеплены талым снегом. С посохом наперевес Кадфаэль двинулся прежним путем мимо зарослей камыша обратно к мельнице. Пока что он ни с кем, даже с Хью Берингаром, не хотел делиться своей находкой, прежде чем, изучив ее хорошенько, не извлечет из нее все, что она может поведать. Не возлагая на это слишком больших надежд, Кадфаэль не мог все же допустить, чтобы малейший намек на разгадку выскользнул у него из рук. Он поспешил к калитке, пересек большой монастырский двор и оказался наконец в своем сарайчике. Оставив дверь открытой, чтобы было светлее, он зажег от жаровни лучину и засветил от нее лампаду, желая как следует рассмотреть свой трофей.

Светло-коричневая роговая рукоять длиною в пядь, покрытая темными бороздками, была удобно изогнута, за годы службы она отполировалась до блеска. На серебряном ободке шириной в дюйм, служившем скрепой, едва проступали очертания отчеканенного на ней орнамента из виноградных листьев; серебро тускло заблестело, когда Кадфаэль, отерев влагу, поднес его к самой лампаде. Серебро настолько истерлось, что стало тонким, как лепесток, который так. легко гнулся от малейшего прикосновения, что расщепился по краям на мелкие остроконечные зубчики. Не заметив опасности, Кадфаэль уже успел порезаться, когда отирал ободок от влаги.

Этим грозным оружием размахивал Эйлиот, прогоняя назойливых шалунов, которые стучали мячом об стену его дома. Наверное, этой же палкой он раздавал тычки и колотушки своим незадачливым ученикам, не блиставшим успехами на уроках. Медленно поворачивая это орудие перед огоньком лампады, Кадфаэль только покачал головой, сокрушаясь о грехах сего добродетельного мужа. И вдруг перед глазами его сверкнула какая-то бусинка, свисавшая на расстоянии дюйма от серебряного ободка. Монах повернул посох обратно, и бусинка вновь засверкала. Это была крошечная капля, повисшая не на металлической поверхности, а на какой-то паутинке, прицепившейся к зазубринам; какая-то серебряная ниточка то взблескивала на свету, то снова пропадала из виду. Кадфаэль размотал ее — это оказался длинный седоватый волос. Монах стал наматывать его на палец, пока не почувствовал сопротивления — волос прочно застрял, зацепившись за одну из зазубрин. Рядом с первым оказался и второй, а третий, смотавшись в плотный жгутик, глубоко засел под тем же зубцом.

Потребовалось некоторое время, прежде чем Кадфаэлю удалось вытащить их все из-под нижнего края серебряного ободка. Всего набралось пять волосков и несколько спутанных коротких обрывков. Волосы оказались длинные, частью каштановые, а частью поседевшие, но главное — слишком длинные для человека с тонзурой, да и вообще для мужской прически, если она не запущенная, как у того, кто вообще не стрижется. Возможно, на посохе были и другие метки: следы крови, кусочки содранной кожи или нитка, вырванная из платья, но, если они и были когда-то, вода их давно смыла. Однако эти волосы, зацепившиеся за острый металлический край, остались на месте, чтобы, словно немые свидетели, дать свои показания.

Кадфаэль легонько провел рукой вдоль серебряного ободка и в трех или четырех местах ощутил точно игольные уколы. В самой большой зазубрине застряли пять драгоценных волосков, выдранных из чьей-то головы. Из головы женщины!

На стук Кадфаэля дверь отворила Диота и, узнав своего посетителя, словно бы заколебалась, отворять ли ее до конца, чтобы впустить его в дом, или же вести разговор, стоя на пороге, чтобы поскорее спровадить незваного гостя. Лицо ее было спокойно, а слова, которыми она встретила монаха, были сказаны скорее терпеливым, чем приветливым тоном. Поколебавшись, она все же покорно впустила Кадфаэля в комнату, и, затворив за собой дверь, он вошел туда вслед за хозяйкой. День клонился к вечеру, но еще не стемнело, да и огонь в глинобитном очаге пылал светло и ярко, почти совсем не дымя.

— Вдова Хэммет! — вымолвил Кадфаэль, когда они очутились лицом к лицу. — Я должен с тобой поговорить кое о чем, имеющем касательство к Ниниану Бэчилеру — человеку, которым, как я знаю, ты очень дорожишь. Он мне доверился, что, как я надеюсь, позволит тебе последовать его примеру. А теперь сядь, пожалуйста, и выслушай, что я тебе скажу! Прошу тебя верить в мое доброе к тебе расположение, ведь я знаю, что твоя совесть чиста и ты ни в чем не виновата, кроме сердечной привязанности к своему питомцу. Богу это давно было известно, прежде чем я нашел подтверждение.