Вольфрам Флейшгауэр - Книга, в которой исчез мир

Николай уединился в углу и раскрыл одну из двух сумок, в которых хранил документы ди Тасси. Всего было двадцать три депеши. Бегло просмотрев их, он вскоре понял, что большинство из них составляли перехваченные письма, как те, которые совсем недавно показывал ему ди Тасси в замке Альдорф. Должно быть, это были перехваченные письма тех самых иллюминатов. Он распечатал одно из них, не заботясь о сохранности печати, так как ему не надо было играть роль тайного шпиона. Если в письме не окажется интересных для него сведений, то он просто выбросит его. Он пробежал глазами по строчкам, и содержание повергло его в состояние нарастающей беспомощности.

К сему прилагается ответ Филона на вопрос относительно каменщиков, помимо иных, о которых он написал мне и которые я просил его вернуть. Я совершенно согласен с ним и теперь ожидаю от Цельсия, Катона, Сципиона и Мария заключения по поводу следующих вопросов.

Каким образом эта часть тайного капитула проникла в Афины, как вышло, что весь тайный капитул не подчиняется нашему ®, но, пренебрегая долгом, только от того единственного ожидает дальнейших степеней?

Что будет, если в тайном капитуле зачитают подобный приказ нашего ®? 3 Какого рода должно быть его содержание? Какие привлекательные побудительные мотивы должен он содержать?

Что придется делать, если члены капитула не согласятся с таким разделением и подчинением? В итоге как можно воспользоваться в Берлине этим расколом так, чтобы не только О Св. Теодора, но и весь тайный капитул подчинился воле ©? 4

Я ожидаю на то, ежели сие возможно, их мнения и предварительного суждения; и мне было бы весьма любезно, если бы они назвали Цельсия направителем всей нашей провинции вольных каменщиков. К сему, однако, как это происходит и в других провинциях, я думаю, что необходимость привести в единение и порядок дела в провинции © требует их передачи в ведение Катона. Марию и Сципиону я укажу особое направление, коим они равным образом будут распоряжаться независимо от остальных.

Между прочим, Филон пишет мне следующее: «В Касселе встретил я лучшего человека, присутствие коего не может принести нам большей удачи: это мастер кафедры, образованной из Йоркской D. С ним вся П, без всякого сомнения, окажется в наших руках. Он изгонит оттуда все их жалкие и ничтожные степени».

Следующее письмо оказалось не менее своеобразным. Состояние их провинции внушает подлинную жалость, начал он читать. Благодарение небесам, что они и сами это видят. Затем следовали указания, как искоренить зло, в особенности из-за того, что все, кто под правлением афинских ареопагитов, остается в жалком состоянии и без пастырского присмотра. Николай только через некоторое время понял, в чем, собственно говоря, заключается загадочность этих писем. Эта мысль уже приходила ему в голову, когда ди Тасси показывал ему уведомительные таблицы. Своеобразие этих писаний заключалось в том, что от них явственно отдавало банальным духом бюрократической канцелярии. Это подтвердили и другие письма, которые он вскрыл вслед за первым. Речь в письмах шла прежде всего о рангах, столкновениях интересов и компетентности. Заговорщической в этих письмах ему представлялась лишь форма, но не содержание. В самой таинственности заключалось нечто очень спесивое и чванливое. Напыщенные имена могли вызвать лишь смех. Афины? Сципион? Ареопаг? Тот, кто писал эти письма — кто бы он ни был, — рядился в мистические одежды, прикрывая ими невероятную банальность: Примите в расчет мои слова: Брут, Аттила, Луллий, Перикл и еще один-два человека действительно хороши — давайте спасем их от общей гибельной участи. Конфуций не слишком пригоден к делу: он высокомерный и жестокий болтун. Сципион самый любезный для меня из ареопагитов, если бы он был лишь немного более деятельным. Может быть, это еще придет.

Николай сложил письма в стопку и задумался. Он не мог представить себе, что люди, писавшие такие письма, способны содрать кожу с лица своего ближнего. Между теми и этими — огромная пропасть. Тот человек, который на их глазах разнес себе голову пистолетным выстрелом, был, несомненно, слеплен из другого теста, нежели глупец, построивший нелепую машину, на которую они наткнулись в Санпарейле. Возможно, между этими двумя группами была какая-то связь, но они не были идентичны.

Внезапно все эти размышления отступили на задний план — взгляд Николая упал на письмо ди Тасси, которое он писал накануне вечером.

Благородный господин,

глубокочтимый тайный секретарь,

то, о чем я сообщу Вам в этом письме, повергнет Вас в безграничное удивление, но одновременно избавит от тяжелой заботы. Я получил достоверные сведения о том, что использование похищенных у Альдорфа денег было совершенно иным, нежели мы предполагали в самом начале расследования. Знай я об этом раньше, мне удалось бы избегнуть неприятной ситуации, в какую я попал здесь, в Ансбах-Байрейте, но мои действия во владениях маркграфа были вынужденными, обусловливались доказательствами и диктовались обстоятельствами такого рода, что я был обязан провести обыск в упомянутых владениях, так что мои действия не заслуживают каких бы то пи было упреков.

Сначала об одном очень важном факте: доказано, что большая часть похищенной суммы была переведена в Амстердам, на счет торгового дома Теодора ван Смета. Во время нашего последнего свидания Вы, в разговоре по другому, правда, поводу, сами упомянули этот торговый дом. Мы не имеем никаких сведений о том, кто является конечным получателем денег.

Меня немного тревожит, что в этом запутанном деле мне приходится преследовать людей, которые, собственно говоря, выполняют нашу работу. От капитана ансбахских егерей я узнал, что В. и Б. были переведены на новые должности, их влияние усилилось, и значительное увеличение суммы, таким образом, не вызывает никакого удивления. Вне всякого обсуждения ясно, что соответствующее влияние, как обрисовал мне его капитан, ссылаясь на события в Санпарейле, выдержано вполне в духе императора и ясно говорит о том, что все средства хороши для того, чтобы ослабить этого непомерно раздувшегося колосса.

Как бы то ни было, но позволю себе заметить, что я не убежден в том, что дело Альдорфа можно считать исчерпанным тем, что потребовались деньги для Б. и В., которые — деньги — непременно нужны для того, чтобы благополучно завершить все дело. Намного сильнее впечатление, что инструктированные им люди преследовали совершенно иные цели, природа коих вообще — и я охотно это признаю — остается для меня скрытой.

Я намерен продолжить преследование бежавшего Циннлехнера и его подручных и между тем ожидаю Ваших инструкций, в особенности в отношении двух субъектов, которые стали свидетелями нашего расследования. Что касается молодого врача, то могу Вас уверить, что в отношении подноготной всех дел он бродит в полной темноте и неведении. Он обладает необычайно развитым даром наблюдения и развитым умом, но не имеет ни малейшего понятия о политике, не обладает политическими познаниями и интуицией, и посему я считаю его совершенно не опасным. Поэтому я предлагаю отпустить его и на всякий случай оставить под наблюдением на некоторое время. Что же касается свидетельницы, которую мы нашли на месте убийства Зеллинга, то она представляется мне в высшей степени подозрительной. Она была поймана при попытке похитить секретные документы, и я опасаюсь, что она отлично осведомлена о подоплеке плана Альдорфа. Для меня остается загадкой, почему она пошла на столь огромный риск и стала нашей свидетельницей. Но меня нисколько не удивит, если ее суть окажется совершенно иной, нежели та, в которой она изо всех сил пытается нас убедить. Здешние условия, к сожалению, не позволяют провести полноценное дознание, но я незамедлительно приступлю к нему, как только мы окажемся в условленном месте, а это произойдет завтра вечером.