Далия Трускиновская - Блудное художество

Вороные исчезли из виду, и тут же карета остановилась.

Архаров вошел в дом и первым делом обратил внимание на лицо горничной Агашки.

Девка смутилась. Принимать знатного гостя и приглашать его наверх, в гостиную, она явно не желала… или боялась?…

– Здравствуй, Агаша, - сказал Архаров. - Что, Авдотья Ивановна принимает?

Девка закивала. Она явно не знала, как быть.

Архаров задумался на миг. Коли Дунька завела себе махателя - это полбеды, решил он, потому и завела, что в отношениях с обер-полицмейстером не имела никакой определенности. На то она и мартона, чтобы в одиночестве не спать. Но теперь все будет не так… теперь все будет благопристойно…

Он еще раз перебрал в памяти все все тщательно продуманные подробности своего предложения. Оплачивать дом, карету, лошадей… два новых нарядных платья в месяц… коли угодно мечтать о сцене - нанять учителей, пусть балуется… и содержать «амурное гнездышко» не хуже покойника Захарова, устраивая там светские развлечения для людей своего круга, этим уж Дунька пусть сама озаботится… ревностью преследовать ее никто не станет - сие пошло и моветонно…

Поскольку Агашка все еще молчала, он прошел мимо нее и поднялся по лестнице. Внизу услышал громкое «ахти мне», понял - это выскочила с кухни стряпуха Савишна, и Агашка докладывает ей о госте.

В комнатах у Дуньки был некоторый разгром - мебель стояла на местах, но стол был без скатерти, пропали канделябры, безделушки. Архаров понял - хозяйка вздумала съезжать.

– Дуня, ты где? - позвал он, направляясь к спальне.

Она выскочила навстречу, и Архаров хмыкнул.

На Дуньке был мужской наряд, но не тот забавный голубой кафтанчик, в коем она штурмовала Оперный дом в Лефортове. Одета она была - хоть на придворный маскарад. На Дуньке была темно-красная пара из дорогой ткани, кафтан новомодный - с расходящимися полами, такой же камзол - из золотого атласа с тонкой вышивкой букетиками. Букет был приколот и на кафтане - из искусственных цветов хорошей работы, а на груди у Дуньки, поверх золотистых блондов, на черной ленте висел медальон.

Волосы были убраны в модную прическу - подвиты, взбиты, приподняты сверху и по бокам, так что голова казалась больше натуральной. Но не напудрены - этой пачкотни Дунька не любила, собственный цвет был хорош.

Она уставилась на гостя и, как Агашка, ни слова не могла произнести.

– Здравствуй, Дуня, - сказал Архаров. - Садись, потолкуем.

– Здравствуй, Николай Петрович.

Она села в кресло «кабриолет» (дай Бог здоровья княгине Волконской, Архаров уже запомнил эти названия), указала на соседнее кресло. Получилось это у нее даже изящно, совершенно по-дамски, - как будто не она пять лет назад носилась по Зарядью босиком, помогая Марфе по хозяйству.

– Ты, я вижу, съезжать собралась. Ни к чему это, Дуня. Оставайся тут, живи, как привыкла. Дом и карету с лошадьми я тебе оплачивать буду, всю прислугу, как полагается, туалеты, стол…

– Николай Петрович, это ты что же, на содержание меня берешь? - тихо спросила Дунька.

– Да, Дуня. Будешь жить, как привыкла при господине Захарове. Может, даже еще лучше. Больше будешь выезжать, у себя принимать, учителей тебе найму - музыкального, танцевального, какие там еще полагаются.

– Фехтовального…

Архаров посмотрел на нее внимательно - нет, Дунька не шутила.

– Разве что вздумаешь в полк поступать.

Тут ему вдруг пришла в голову еще одна дамская забава.

– Можешь, коли угодно, в манеж ездить, брать уроки конной езды, по примеру государыни. У меня Агатка без дела на конюшне стоит, понравится - забирай. Стало быть, подумай, сколько тебе ежемесячно на дом требуется…

– Николай Петрович!

– Что, Дуня?

– Ни к чему это!

Архаров подождал - не будет ли объяснения странным словам. Но Дунька только вздохнула и отвернулась.

– Ежели я тебя, Дуня, когда обидел, то прости, вперед буду умнее, - на всякий случай сказал он.

Она ответила не сразу.

– А что ж ты, Николай Петрович, не спросишь - мил ли ты мне?

Это было и вовсе неожиданно - после того, как Дунька сама прибегала на Пречистенку, никто ее не гнал туда силком и денег ей за это не платил!

– Будет тебе, Дуня, дурачиться, - сказал Архаров и вспомнил советы Марфы. - Я тебе говорю попросту - беру на содержание…

Тут опять пришла на ум их первая встреча после чумы - когда нарядная Дунька посреди Ильинки хвасталась: «А у меня радость! Меня на содержание взяли!»

– Нет, сударь мой, - вдруг произнесла она, глядя мимо глаз. - Не пойду. Будет с меня…

– Не кобенься, Дуня. Я тебе добра желаю.

– Нет. Не надобно мне твоего добра.

Лицо не лгало - Дунька действительно более не нуждалась ни в Архарове, ни в его близости. Это было весьма странно…

– Другого завела? - спросил Архаров.

– Другого, Николай Петрович. Не обессудь.

Он встал.

– Ну, Дуня, коли так - навязываться не стану. А кто таков?

Встала и она.

В ее огромных раскосых глазищах не было знакомого ему огня. Дунька приняла некое решение - и далось оно ей нелегко. Так глядит человек, решительно отказавшийся от всего минувшего и весьма смутно представляющий себе свое будущее; возврата к былому, однако ж, не допускающий.

– Да уж не в монастырь ли ты собралась? - осенило Архарова.

– А коли так?

– В мужском наряде?

– В мужском путешествовать ловчее.

Тут она была права - после дождя в застрявшей карете, поди, насидишься, а в седле - и горя не знаешь.

– Грешно же, Дуня.

– Не твоя печаль, - огрызнулась она.

Что-то тут было не так…

– Может, одумаешься? - миролюбиво спросил Архаров. - Я тебя не неволю, не тороплю, подумай, с Марфой потолкуй.

Она вздохнула и наконец-то посмотрела ему в глаза.

И стало ясно, что время безнадежно упущено.

Надо было хватать Дуньку в охапку еще тогда, в Лефортове, когда она выскочила на сцену, размахивая дрянной дешевой шпажонкой, чтобы защитить от бунтовщиков московского обер-полицмейстера. Хватать - там, в запущенном парке, в каком-нибудь неподстриженном боскете, превратившемся в зеленую лиственную пещеру, ведь ждала же она этого, желала же она этого, не отпускать ее более в захаровские владения на Ильинке, пропади пропадом все платья и побрякушки - новых накупить!

И не забивать себе дурную башку всякой ахинеей… Матвей бы даже выразился так: безнадежной ахинеей.

– Николай Петрович, - сказала Дунька, - устала я тебя дожидаться. А знаешь, что бывает, когда дожидаться устаешь? Тогда, сударь мой, идешь ты в Божий храм да и просишь: Господи, пошли мне хоть что, все приму и тут же исполню, лишь бы… лишь бы не прежнее… И Господь посылает! Главное - не струсить и принять. Так-то, Николай Петрович. Это как ежели бы кто тонул, Богу молился, а ему руку протянули. Не станешь допрашиваться, чья рука да откуда родом. Божья! Вот и хватаешься.