Далия Трускиновская - Блудное художество

Увидев, что делается у парадного входа, он махнул рукой и пробрался в дом старой княжны черным ходом, который был ему знаком - не раз он приходил сюда, будучи вызван то по случаю головной боли, то ради общей телесной слабости хозяйки. Вся прислуга собралась поблизости от парадной гостиной, и он через совершенно пустые комнаты дошел до помещения, из которого доносились два взволнованных голоса. Один он вскоре и определил как Федькин, другой, очевидно, принадлежал Вареньке.

Федька ахнул и повернулся к Матвею, готовый выставить его отсюда кулаками.

– Уймись, кавалер! - прикрикнул на него Матвей. - А вам, сударыня, плакать вредно. Утрите слезки. Знаете, как в народе говорят? Суженого на кобыле не объедешь. Глупо было бы плакать и упираться…

– Ну, пусть я дура! - воскликнула взбудораженная Варенька. - Да только не могу я вешать ему на шею столь тяжкий крест! Пусть он другую встретит и полюбит! Кто это выдумал - нас поженить?!

– И я, дурак, незнамо зачем свататься собрался! - добавил Федька. - Знал же, что откажут! Мало ли - государыня велела! Она велела да и забыла, а расхлебывать кому? Полез с суконным рылом в калашный ряд! Дворянин на скорую руку сляпанный! Такого дурака поискать!

Матвей посмотрел на Вареньку, на Федьку, и вдруг запел.

В его хмельной голове после полуштофа водки с утра были нарушены многие связи, но на звук отдельных слов вскрылись сундуки с воспоминаниями, и одно было пресмешное. Причем даже не самому Матвею оно принадлежало!

Всякий петербуржец, да еще водящий дружбу с гвардейцами, знал какое-то количество анекдотов былых царствований. Собственно, для простого человека история из этих анекдотов и складывалась: дубинка Петра Великого, да стрельба по воронам царицы Анны Иоанновны, да страстная любовь к лошадям господина Бирона, да мужские маскарадные наряды государыни Елизаветы Петровны, да всеобщее посмешище - господин Тредиаковский…

Сей муж, немало сделавший для русской словесности, остался в памяти нескладнейшими из сочиненных им виршей да колотушками, полученными за те вирши от тогдашнего кабинет-министра Артемия Волынского. Матвею же пришло вдруг на ум то театральное действо, которое по заказу Волынского сочинил Василий Кириллович Тредиаковский к некой свадьбе, врубившейся в народную петербургскую память навечно.

Анна Иоанновна решила поженить произведенного в шуты князя Голицына с давней своей шутихой калмычкой Бужениновой и устроить из их свадьбы праздник на всю столицу. Был для торжества выстроен посреди зимней Невы целый ледяной дом, а Тредиаковский сочинил, кроме прочего, то ли оду, то ли гимн, теперь уже не понять, и сие произведение было пето не только на свадьбе, но и много лет спустя после нее, коли выпадал подходящий по степени дурости случай.

Вот это гениальное творение и взбрело на ум Матвею Воробьеву, да так его обрадовало своим соответствием подслушанному разговору, что сдержаться он уж никоим образом не мог.

– Здравствуйте, женившись, дурак и дура! - пропел он медвежьим голосом, после чего осознал, что дальнейшие слова провалились в память навеки. - Здравствуйте, женивши… и прочая фигура!…

Он был искренне рад, что так к месту употребил дурацкую песню, но посмотрел на жениха с невестой - и понял, что пора удирать.

– Убью! - прошипел Федька и кинулся-таки на доктора с кулаками.

Варенька, вскрикнув, метнулась ему наперерез и повисла на шее. Он невольно схватил ее в охапку.

После чего счастливо избегшему смерти Матвею осталось только тихонечко, пятясь, на носочках, покинуть комнату, где вот сейчас и началось настоящее объяснение…

Архаров вернулся домой не сразу, а побывав у князя Волконского. Лопухин же остался у старой княжны Шестуновой. Встретились они на Пречистенке уже поздно вечером.

Лопухин был несколько смущен.

– Такая оказия, Архаров… Тучков вдруг в Санкт-Петербург засобирался, зовет ехать вместе спозаранку, приехали ж тоже вместе…

Архаров дважды кивнул. Левушка всячески показывает свое недовольство. Даже проститься не желает - кобенится, как записная щеголиха и вертопрашка. И теперь лишь стало окончательно понятно: хотя они друг за дружку горой, хотя поручик Тучков готов жизнь положить за полковника Архарова, однако ж один из них - гвардеец, а другой - полицейский. И тут уж ничего не поделаешь - гвардейцу полицейского не понять.

И Лопухин… нет, Лопухин, пожалуй, тоже более не гвардеец.

Он усердно пробивается вверх, записывает в тетрадочку все прегрешения московской полиции. Выучиться бы вести себя так же, как он, да, поди, уж поздно. Коли так пойдет - лет через десяток сделаешься вроде щеголя времен прошлого царствования, не желающего расставаться с длинным кафтаном и старомодными пуговицами, посмешищем для выпорхнувших из французской лавки юных вертопрахов.

И ведь пробьется Петруша Лопухин, со ступенечки на ступенечку - глядишь, петербуржским градоначальником станет. Личико гладенькое, глазки хорошенькие, кавалер из тех, что всюду производят наилучшее впечатление и знают науку жить, не пачкая холеных ручек. Это ему еще только двадцать два. А к тридцати много чего успеет…

– Коли вдругорядь к нам соберешься - милости просим, - вот и все, что мог сказать Архаров. Не передавать же с гонцом к Тучкову прощальные объятия и поцелуи.

– Послушай, Архаров, нам надобно объясниться!

В голосе светского кавалера и будущего высокопоставленного чиновника было неподдельное волнение.

– Коли ты про Тучкова - так между нами ссоры не было. Он сам вправе решать, с кем дружиться, кого сторониться, - отвечал Архаров, упорно не желая смотреть в глаза собеседнику.

– Тучков мне все наконец рассказал. Архаров, что мы стоим на лестнице, пойдем к тебе в кабинет.

– Коли угодно.

В кабинете Архаров тут же сел, Лопухин остался стоять.

– Сядь, Лопухин. Коли хочешь, велю Никодимке кофею сварить.

– Я пытался понять, что есть благочиние, - вдруг сказал гвардеец. - Ты помнишь, государыня все твердит, что благочиние есть важнейшая задача полицейская. От слов «благостно» и «чинно»… То есть, следить, чтобы все происходило благостно и чинно… Архаров, мне все представляется крестный ход, где люди шествуют с умилением, неся образа. Но ход - это два часа, три часа, потом те же люди ставят образа в красный угол, идут в кабаки, напиваются и сквернословят. Возможно ли благочиние с теми людьми, какие у нас есть? Как ты полагаешь, Архаров?

– Других Господь не дал.

– Может ли статься, что государыня желает невозможного?

Вот тут Архаров несколько остолбенел.

– Никодимка, дармоед, кофею неси с сухарями! - крикнул он.

– Архаров, ты не ответил.

Тут лишь обер-полицмейстер посмотрел в лицо собеседнику. Лицо было молодое, открытое, подвоха он не разглядел.