Томас Свон - Охота на Сезанна

– У нас есть пентхаус, – похвасталась она. – Это там мы продлеваем жизнь произведениям искусства.

Ким собственным ключом открыла массивную дверь и провела гостей в зал в девяносто футов длиной и сорок высотой. Через стеклянную стену, выходившую на север, было видно небо. Ким представила своих гостей помощнице директора отдела хранения, которая провела их мимо мольбертов. У мольбертов они на минуту остановились, чтобы посмотреть, как работают мастера. Им рассказали, как выпрямляют деформированные панели, как при помощи рентгеновских лучей и компьютера обнаруживают рисунки под слоем краски на старых картинах и почему натуральные смолы лучше искусственных.

– Нам чрезвычайно важно сохранить коллекцию. Между сохранением и реставрацией большая разница, – сказала помощница. Она была молодой женщиной с кроткими голубыми глазами; имя ее показалось Ллуэллину голландским.

Он спросил:

– А уже ничего нельзя сделать с портретами Сезанна?

Она нахмурилась:

– Насколько мы знаем, они окончательно уничтожены и не подлежат реставрации. Даже если бы это было возможным, это был бы уже не Сезанн.

Ллуэллин не ответил, только кивнул и задумчиво закусил верхнюю губу.

Через некоторое время они вернулись к массивной двери и поблагодарили гида. Экскурсия закончилась перед кафе для сотрудников, где Ким попрощалась с ними.

Астрид сказала:

– Спасибо, все было замечательно. – Не дожидаясь ответа, она поцеловала Ллуэллина в губы и нежно добавила: – Tusen takk [3].

Он глядел ей вслед, а запах ее духов остался у него на ладони. Он пошел за ней, потом прибавил шагу и у поворота к большому залу догнал ее.

– Я надеялся, что мы сможем поговорить. Давай пообедаем. Устроим что-нибудь особенное.

Астрид засмеялась:

– Думаю, это будет чудесно.

– Фрейзер лучший повар на Манхэттене, во всяком случае по части телячьих отбивных и цыплят. В восемь?

– В полдевятого, – сказала она.

На прощание он нежно пожал ей руку.

Фрейзер выбрал цыпленка по той простой причине, что телячьих отбивных у мясника не было. Да и сам он предпочитал цыплят. Он не оправдал данной ему рекомендации, и только превосходный салат сделал обед сносным. Ллуэллину удалось скрасить его бутылочкой «Шато Нёф-дю-Пап».

Во время обеда завязался оживленный разговор; они рассказывали друг другу о школьных годах и о своих семьях. Астрид потеряла родителей, когда ей едва исполнилось девять лет, и выросла в доме суровой и неласковой бабушки. Ее настроение испортилось, когда она вспомнила об этом.

– Сначала я жила у матери отца. Она была добрая, и мне было у нее хорошо. Но бабушка была больна, и денег не хватало. Когда мне исполнилось двенадцать, она умерла. Я плакала несколько недель. И тогда меня отдали другой бабушке, которая жила в Тронхейме. Я ненавидела жизнь в том доме, – пожаловалась она. – Школа была скучной, а дома все было очень строго. У бабушки были деньги, но мне она никогда ничего не давала. – Астрид с горечью добавила: – Всем моим подружкам давали. – Она говорила медленно, почти шепотом. – Так я научилась воровать. Я думала, что воровать нормально, у меня были деньги, и я была такой, как мои друзья. Я наловчилась. – Улыбка исчезла с ее лица. – Меня застукали и наказали. Потом я уехала учиться на дизайнера в Школу искусства ремесел.

Ллуэллин вылил остатки вина в свой бокал.

– А я, наоборот, рос избалованным. Отец давал мне деньги и хотел, чтобы я их тратил, но с умом; потом он научил меня вкладывать и приумножать их. У нас деньги почитались выше Церкви и семьи. Кажется, у тебя в молодости их было слишком мало; у меня слишком много.

Он поднял бокал:

– За нас. За тех, кто выжил.

– Ты неплохо устроился с Фрейзером и Клайдом и этими прекрасными картинами. Не могу посочувствовать твоей трудной жизни.

– Я не жалуюсь, но эта картина – хороший пример того, как вещи связывают нас. Не могу сказать, что она приносит мне много радости, потому что до сего момента я не мог делить эту радость ни с кем, кроме самых близких друзей.

Астрид улыбнулась:

– Картина сделала тебя знаменитым. Разве это плохо?

– Очень плохо. – Он покачал головой. – Слишком высока цена. Но что-то мы все о серьезном. Давай-ка выпьем коньяка.

Она сказала мягко:

– Мне очень хорошо.

Она притянула его к себе и крепко поцеловала в губы. Это было не просто выражением признательности, это явно было приглашением.

Он обнял ее и поцеловал.

– Я знаю место получше, там мы можем выпить коньяка. Очень неплохого, кстати.

Он сунул под мышку бутылку «Курвуазье», взял два бокала и повел Астрид вверх по лестнице, держа ее за руку. В огромной спальне стояло большое кожаное кресло, а рядом с ним длинный, низкий столик с современной аудиосистемой. Он включил ее, и из четырех колонок полилась «Оркестровая сюита» Бородина. Они стояли совсем близко, смотрели друг другу в глаза и смущенно улыбались. Она ослабила на нем галстук и сняла его через голову. Потом расстегнула рубашку, целуя его каждый раз, когда высвобождалась пуговица. Не произнося ни слова, они подошли к кровати, где помогли друг другу пройти ритуал раздевания и преодолеть неловкость от того, что в первый раз видели друг друга обнаженными. Со скрещенными ногами они сидели на кровати и медленно пили коньяк.

Ничто в ней не разочаровало его. Он долго целовал ее в губы, затем скользнул вниз по шее к ложбинке между грудями. Они целовались и ласкали друг друга почти час. Он вошел в нее, она начала двигать бедрами, он тоже двигался, пока не достиг оргазма.

Они лежали обнявшись и молчали. Музыка закончилась, в открытое окно ворвались звуки города.

– Ты такой нежный, – сказала она удивленным, ласковым голосом.

– На красивом пишут: «Хрупко, обращайтесь бережно».

Вдруг настроение Астрид резко переменилось. Она не мигая смотрела на него, приоткрыв рот и не говоря ни слова Затем приподнялась, присела на край кровати и вдруг вскочила.

– С тобой все в порядке?

– Уже поздно, – сказала она.

– Только одиннадцать.

– Когда ты одна в городе, одиннадцать уже поздно.

– Я отвезу тебя домой, – с нежностью сказал он. Астрид оделась и накрасила губы. Она проделала это быстро и молча. Астрид причесывалась, а Ллуэллину хотелось, чтобы она остановилась и сказала, что останется, чтобы она улыбнулась, но улыбка исчезла бесследно. Астрид оглядела себя в зеркале и сказала, что готова.

На такси он отвез ее в отель, напоследок она только поцеловала его по-матерински, открыла дверцу и вышла из машины. Ллуэллин смотрел, как она исчезает и холле отеля. Затем приказал отвезти себя обратно на Шестьдесят пятую стрит, думая на обратном пути о дне, начавшемся с телефонного звонка от Скутера Олбани, о короткой встрече с Пурвилем, об экскурсии с Ким Кляйн, наконец, об обеде и о часе в постели с Астрид. Он вспоминал, как она завела его и как им было хорошо. Но почему, когда он сказал, что с красотой нужно обращаться осторожно, она стала такой чужой и замкнутой?