Александр Охотин - Киллер для Айболита

— Что вы делаете? — задала она совершенно лишний, на мой взгляд, вопрос.

— Как что? — удивился я, пыхтя от усердия, — Бужу его!

— Будите?! — Ее глаза увеличились минимум в два раза, превысив все отведенные природой лимиты, — Но зачем вы бьете его ногой?

— Иначе он ни за что не проснется. — убежденно ответил я, норовя продолжить свое занятие. — Я его уже давно тормошу.

— А кто намотал ему на голову плед?! — обвиняющим тоном спросила меня стюардесса. По-моему, она и сама уже догадалась, кто это сделал.

— Понятия не имею. — на всякий случай открестился я, прислушиваясь. Стриж подозрительно затих. А что, если последние десять минут он не храпел, а агонировал под пледом, погибая в страшных муках от удушья, мелькнула вдруг в голове малоприятная мысль. «Нехорошо получается». — подумал я, а вслух добавил: — Это, наверное, он сам намотал. Я знавал людей, которые боялись летать на самолетах. Так вот они, чтобы не было страшно…

— Прекратите немедленно, — оборвала меня она, поспешно высвобождая из шерстяного плена багровую, опухшую от рома и кислородного голодания физиономию моего земляка, покрытую крупными каплями пота.

— С этими каплями на лице он здорово смахивает на бородавочника, — сообщил я стюардессе, усмехаясь, — Это животное такое.

— Ах, да замолчите вы! — Она склонилась над Стрижом. — Вы меня слышите? Как вы себя чувствуете? — И она легонько похлопала его по щеке.

— Так вы его никогда не разбудите, — вмешался я, горя искренним желанием помочь заботливой девушке. — Вот как надо!

Уж что-что, а приводить людей в чувство я умею. Глаза Стрижа немедленно раскрылись, бешено вращаясь в орбитах.

— Ах ты, щенок! — заревел он, норовя ухватить меня через плечо стюардессы. — Опять взялся за старое! Пустите меня!!

Последняя фраза адресовалась, видимо, несчастной стюардессе, которая вцепилась в него мертвой хваткой, и ошалев, видимо, от свалившегося на ее голову похмельного Стрижа. Я не стал дожидаться, пока хрупкая девушка выполнит это требование, таящее в себе несомненную угрозу для меня, и торопливо покинул салон. При этом я качал головой и в сотый раз корил себя за привычку бескорыстно помогать людям. Пройди я спокойно мимо неблагодарного Стрижа, отвернувшись в сторону, — глядишь, и летел бы он уже обратно в Россию, вместо того чтобы бушевать у меня за спиной, изрыгая страшные проклятия и обещая наконец разобраться со мной.

Пройдя досмотр, я выбрался на улицу и сунул в рот сигарету. По разработанному еще дома плану сейчас мне следовало взять такси. Как это делается в Японии, я понятия не имел. А выяснять это у меня не было времени — где-то в недрах аэропорта наверняка уже рыскал неумолимый Стриж, горя жаждой мщения. Поэтому я не стал толкаться среди пассажиров, дисциплинированно дожидающихся своей очереди занять место в такси. Подкараулив подкатившийся к поребрику желтый «Кроун» с шашечками на борту, я дождался, когда его покинут пассажиры, и, распахнув дверь, ввалился в машину.

— Коннитива [3] Коннитива — японское приветствие. , дружище! — с ходу выдал я, практически полностью исчерпав на этом запас познаний в японском языке.—Дуй на вокзал, да поскорее! Плачу два счетчика, только не копайся, ладно? — добавил я, озираясь по сторонам. — Иначе до нас доберется один очень нехороший тип. Тогда не то, что от меня — от твоей колымаги даже пыли не останется, поверь мне на слово. Ну ты поедешь или нет?! — раздраженно поинтересовался я, видя, что водитель и не собирается трогаться с места. Моя прочувствованная речь не произвела на него ровным счетом никакого впечатления. Может, он от природы туповат, рассудил я, с негодованием глядя в узкие щелочки невозмутимых глаз. А может, просто по-русски не понимает, что тоже его не украшает. — Мне надо… Ай вонт…— Я судорожно рылся в багаже знаний иностранных языков, которыми меня щедро снабдили в школе и академии, — Рэйлвэй стэйшн, понял? Нет, дружище, ты и впрямь того, не догоняешь, — огорчился я, видя, как японец лишь улыбается, наблюдая за моими потугами изъясниться с ним при помощи английского языка.

Из распахнувшихся дверей аэровокзала тем временем выплеснулась очередная волна человеческих тел. В бурлящем водовороте голов я отчетливо различил все еще красную, как переспевший томат, рожу Стрижа. Отмахнувшись от двух парней славянской внешности, видимо, встречавших его, он принялся пытливо глядеть по сторонам, высматривая меня. Надо что-то срочно делать, понял я, сжимаясь в комок на заднем сиденье.

— Я хочу на вокзал, дубина! — зашипел я водителю. — Ту-ту, понимаешь?! — Водитель одобрительно закивал, явно поощряя меня продолжить звуковое шоу. — Держи две сотни и давай, пошевеливайся!

Вид зеленых купюр произвел на водителя магическое действие. Он улыбнулся еше шире, аккуратно сложил купюры и сказал:

— О’кей!

Затем лукаво подмигнул мне и произнес, выруливая на полосу движения:

— Хоросо!

— Ах ты… — Я задохнулся от возмущения, — Ты что же это? Все понимал, что ли?! Ну ты и фрукт, вот что я тебе скажу! Впрочем, вы, таксисты, во всем мире, видать, одинаковы. — вздохнул я, закуривая, — С места вас не стронешь, пока доллар не покажешь. И не стыдно тебе наживаться на человеческом горе, а?

Он обернулся ко мне, лучась морщинами смуглого лица, и со смаком повторил:

— Хоросо!

— Рули давай, — посоветовал я, отчаявшись достучаться до его совести и откидываясь назад.

В приоткрытое окно влетал теплый ветер, ласково играя с кольцами сигаретного дыма и принося с собой запахи чужой, незнакомой мне страны. Воздух в Токио, кстати, показался мне достаточно чистым, несмотря на обилие машин. Впрочем, чему тут удивляться, хмыкнул я, стряхивая пепел. Сравнивать чадный выхлоп отечественных «Жигулей» и «Волг» с иномарками может лишь человек, ничего в автомобилях не соображающий. Тем же, кто соображает, удивляться чистоте токийского воздуха не приходится.

А Токио — красавец, решил я, глядя на проносящиеся за окном здания, взметнувшие к небу многочисленные этажи, на потоки торопливо шагающих по опрятным тротуарам людей, хмурых или улыбающихся, но при этом одинаково собранных. И в городе, и в его жителях чувствовался какой-то внутренний стержень; он ритмично вибрировал, задавая темп и заставляя пешеходов ускорять шаг.

— Стэйшн, — оторвал меня от созерцания голос водителя. — Хоросо?

— Все путем, дружище, — одобрил я скорость, с которой он доставил меня к месту назначения, — Хорошо! Домо аригато!

Помахав мне на прощание, японец уверенно вклинил свой «Кроун» в поток автомобилей, текущий мимо вокзала, и растворился в нем. Я вскинул на плечо сумку и направился в здание вокзала, пытаясь представить, как по-японски должно выглядеть слово «кассы». А найти их было необходимо. Дело в том, что задерживаться в Токио я не собирался. Как ни хорош показался столичный город, любоваться его красотами мне было недосуг. Экзотику следовало искать в провинции, живущей в исконно японском стиле и не обезличенной мировыми стандартами. По этой причине я и собирался начать свое путешествие с Киото, древней столицы самураев. Признаться, мне очень хотелось увидеть именно его, этот город, по улицам которого ступали ноги суровых воинов в кимоно с торчащими из-за пояса мечами, — вот кто владел искусством не только жить, но и умирать с большим достоинством. И никто не сможет убедить меня, что второе менее важно, чем первое. Смерть — это великое таинство; загадка, которая, как и рождение, дается каждому из нас и которую каждому предстоит решить. Встретить ее с честью надо еще суметь; самураи возвели этот ритуал [4] Ритуал — в ранг вершины самообладания.