Петр Ингвин - Ольф. Книга вторая

— Оденешься? — Я вернул несостоявшуюся жертву в вертикальное положение.

Указание на халат вызвало отрицательную реакцию, вновь завязалась борьба, но едва я допустил промашку, девушка меня укусила.

— Черт с тобой, ходи как хочешь. Если думаешь, что чем-то мне досадишь, то глубоко ошибаешься.

И все же… В новом состоянии девушка стала полностью похожа на ребенка. Уединение с девушкой, особенно с нагой и прекрасной, обычно приятно до колик в животе, но с непредсказуемым малолетним шалопаем, у которого лишь баловство на уме…

Увы, баловство было не то, которое хотелось.

За панорамным окном стеной упала южная ночь. Чужие созвездия ярко блистали.

— Если не оденешься, будешь спать на полу.

Мой палец ткнул вниз под будуар, затем обе ладони соединились и сложились под щекой, а голова склонилась набок. Кажется, объяснение удалось. Девушка догадливо повторила жест:

— Дормирэ?*

*( Спать? )

— Спать. Спокойной ночи. Гуд найт.

— Буона ноттэ.

Несколько попыток прорваться на кровать были пресечены жестко и последовательно. В ответ на недоумение я вновь указал вниз, на мягкий теплый пол. Поняв, что на постель ее не пустят, Челеста разочарованно покрутилась, устраиваясь, подстелила халат и, наконец, успокоилась.

А ведь подстелила зачем-то. Бессознательно, но сделала что-то из прежней жизни, ведь корабль окружал комфортом, в котором не требовалось белье. Это хорошо, что она что-то помнит. Впрочем, она разговаривает, значит, повреждена только часть памяти.

Обидно, но это именно та часть, что связана со мной. И с нами. Точнее, с «нами» — теперь в кавычках. Мертвое море, Эйфелева башня, Бранденбургские ворота, все прочее — теперь это существует лишь для меня. И то в прошлом. А события, которые помнит только один, ничем не отличаются от фантазий.

Я скинул халат и растянулся под зеленым потолком будуара. Ну, денек.

Завтра проснусь, и никто не докажет, что эти приключения были в реальности. Приснилось. А взоруг вся моя жизнь мне приснилась? Открою глаза в своей квартире, и выяснится, что корабль и Челеста — игры больного ума, предутренний кошмар. «Сон разума рождает чудовищ».

Красиво сказано, но неправильно. Челеста не чудовище, если забыть про характер. Таких чудовищ еще поискать. Нисколько не возражаю, чтобы постановка «Красавец и чудовище» продолжалась как можно дольше. Только пусть чудовище вспомнит меня и все, что между нами было.

Снизу головкой страуса вытянулась тонкая рука с согнутой буквой Г кистью.

— И финестри. Кьюди.*

*( Окна. Закрой )

Вытянутый пальчик указывал на ночной ландшафт.

— Убрать или поменять? — осведомился я.

Над уровнем кровати взвилась растрепанная головка.

— Кьюди!* — Бровки сошлись на сморщившейся девичьей переносице, а вспыхнувшие недовольством коричневые прожекторы — на недалекой моей.

*( Закрой )

Поднятые ладошки схлопнулись ребрами, как закрывающиеся двери метро.

— Клоуз?* — догадался я.

*( Закрыть )

Курчавый кустик с укором склонился набок, выражая в отношении меня столь сильное удивление, словно я малолетний недотепа, взявшийся за дела, в которых ничего не смыслю.

Вздохнув, я затемнил помещение до полной кромешности.

Все повторялось. Вначале ей свет тоже мешал, пока…

А действительно, пока — что?

Пока Челеста не обрела во мне друга. Возможно, кого-то больше, чем друга. Тогда она приняла мои правила, и ее привычки отошли на второй план.

Блаженные времена кончились, мы снова были слагаемыми, но не суммой. Вместо x+y=z вернулась ненаучная конструкция x+y=x+y. Вот такая странная, но вполне жизненная математика, где конечная z в уравнении появляется, только если оба неизвестных идут навстречу друг другу.

Проснулся от счастливой неги. Тело пело и плясало. В сочном потягивании я раскинул руки… и они что-то задели. Окнам полетел нервный приказ открыться, и тут вспомнилось все. И увиделось, если так можно сказать.

Приткнувшись ко мне спиной, Челеста умиротворенно посапывала. Когда только перебраться успела. Корабль меня не будил — угрозы не было.

А тело мое, напомню, не только пело, но и плясало. Потворствовать инстинктам я не собирался, потому дотянулся до халата и прикрыл девушку. Пусть спит. Сон — лучшее лекарство. Надеюсь, с ней все в порядке, и она снова девушка, а не капризный малыш. Когда это подтвердится, мы вместе порадуемся. И — вновь здравствуй, мир, прощай, угрюмое трезвомыслие! Раскрасим унылость во все цвета радуги, пусть, даже если не хочет, выглядит радостно! А там и до глубинных перемен недалеко, главное — начать. В общем, всем счастья и чашечку кофе, а желающим — шампанского! Аминь! Аллилуйя! А также полундра, отдать швартовы и свистать всех наверх!

Челеста сонно скинула халат:

— Нон вольо!*

*( Не хочу !)

Вторая и третья попытки прошли с тем же успехом. Попутно меня обозвали кем-то. И… не узнали.

Надежды рухнули. Я вылез из будуара.

Челеста выползла из постели только к завтраку, когда я уже громко чавкал, нарочно стремясь разбудить. Изумленно уставившись на пищевые щупальца, она долго играла с ними, прежде чем съесть. Халат, шорты, юбка и платье вновь были с негодованием отвергнуты. Она даже белья надеть на себя не позволила.

Корабль хорошо лечил тело, но не голову. То ли не умел, то ли не хотел. У меня с медициной пути вообще параллельные, каждый шел своей дорогой, а пересекался лишь в неотложных случаях. Как лечить Челесту, я не знал.

Может, она все вспомнит, если попадет в места, где случалось хорошее?

Мы полетели к пингвинам. Мимо проносились облака, это вызывало у спутницы не просто детский, а какой-то животный восторг. Я, наблюдавший с капитанского места, казался ей грозным посторонним дядей вроде тех, кем мамаши пугают отпрысков: «Будет плохо себя вести — отдам этому дяде!»

Антарктика встретила суровостью и мраком. Плотной стеной валил снег, завывала вьюга, в отношении которой моя подопечная проявила искреннее любопытство.

— Коза?*

*( Что это там? )

Со словом «коза» обычно связан вопрос, скорее всего, меня спрашивают про снег. Если девушка забыла столько всего, то про снег подавно.

— Кусачие белые мухи, — объяснил я с грустью.

Как грудничку на руках у матери. Ее бы на ручки, да сисю в рот. Количество оставшихся включенными извилин показывало, что моя юнга (в отношении девушки, думаю, в этом роде говорить позволительно) недалеко ушла от указанного состояния, но находившееся передо мной недоразумение обладало собственными сисями. Это рвало мозг. На расстоянии протянутой руки — живая женщина в самом соку, а толку?!

Челеста прыгала от одной части панорамы к другой, пытаясь заглянуть за край. Ликованию и вопросам не было конца.