Дороти Кэннелл - Сплошной обман

— Еще бы, — кивнула миссис Сальмон, женщина с четырьмя подбородками и багровым чешуйчатым лицом. — Это же само собой разумеется, так ведь?

— Поправьте меня, если я вдруг ошибусь, — пропыхтела дебелая миссис Смайт. (Вообще–то ее мужа звали Смит, но она предпочитала именоваться Смайт.) — Но, судя по дошедшим до меня слухам, дело не только в том, что эта девчонка надменна. Если хотите знать, с ней вообще что–то не в порядке. Я имею в виду, с головой! Джимми Эдвардс принес в школу бабочку в банке, так она ее выпустила, да еще сказала, что пожалуется на него в Общество защиты животных.

Миссис Старк неопределенно откашлялась.

— Я понимаю, что мне, как новому члену Женского хора, не следовало бы ничего говорить, да и миссис Фергюсон радушна и гостеприимна, но никому из вас не доводилось видеть фильм "Дурное семя"? Его показывали несколько лет назад. До чего ж страшное кино! Милая супружеская пара удочерила прелестную девочку и…

— Да–да, жуткая история! — Домработница банкира скосила глаза на дверь. — От здешней девочки отказалась собственная мамаша, а теперь скончалась и приемная. И все–таки это не одно и то же. Не может быть одним и тем же. Я всегда говорю, если ты не настрадаешься от этих маленьких чудовищ, ты не сможешь их полюбить.

— Как это верно, — кивнула миссис Смайт, но тут дверь заскрипела и ворвалась Ферджи с фотокарточкой.

Уперев руки в свои необъятные бока, Ферджи с довольным видом наблюдала, как фото передают по кругу, восклицая при этом "Вот это да!" и "С такой внешностью ей надо выступать по телевизору или в рекламе туалетного мыла!".

— Мой Билл много бы дал за такие волосы, — сказала миссис Старк. — Они у нее словно нимб, не правда ли?

— Нимб? У нашей Тессы?! Ну это вряд ли! — Ферджи забрала снимок и протерла стекло кончиком фартука. — Да она похуже комара будет, порой от нее на стенку лезешь. Хотя, если говорить строго между нами, будь моя воля, я бы всем святошам или удалила гланды, или прописала бы слабительное.

* * *

Конечно, Ферджи будет счастлива, если я стану стриптизершей, а не членом парламента, но все же ядовитые гадости деревенских сплетниц не могли меня не задеть. Не один раз мне хотелось вскочить с холодного каменного пола, ворваться на кухню и задать этим злобным клушам хорошую трепку. Но тем самым не докажу ли я свою порочность?

Дурное семя… Я осталась сидеть в прачечной, размышляя о своей матери. Не о маме, а о той женщине, которая произвела меня на свет. Почему она меня бросила? Очевидно, не потому, что не любила меня, — Ферджи ведь говорила, что я была прелестным младенцем. И если все мои дурные наклонности наследственные, то сама–то она вряд ли стала бы против этого возражать. О своем отце я если и думала, то лишь мимоходом. Относительно роли мужчины в деторождении я тогда еще пребывала, по выражению Ферджи, "в блаженном неведении". Впоследствии я думала о нем не намного больше — разве что наделяла его черными усами и французским акцентом или представляла себе беспомощного калеку. Но этот персонаж никогда не казался мне настоящим. Настоящим был папа, я могла его потрогать, могла за него ухватиться. Хотя он и боялся высоты, но мог взобраться на стремянку, чтобы поймать моего волнистого попугайчика, вылетевшего из окна.

Когда я украдкой выбралась из прачечной, папа работал над проповедью. Кабинет — несколько темноватый из–за узких решетчатых окон, но очень уютный, был моей любимой комнатой в доме. В самый раз для беседы. А мы о многом поговорили в тот день. Я сидела перед камином на низенькой скамеечке, а папа рассказывал, как сильно они с мамой хотели ребенка.

— Тесса, когда ты посылаешь кому–то подарок, имеет ли значение, каким образом его доставят? Разве есть разница, приедет почтальон в фургоне, прикатит на велосипеде или придет пешком?

— Нет.

Он коснулся моих волос.

— Так важно ли, каким способом Господь доставляет ребенка? Главное, чтобы он не ошибся адресом. А те женщины на кухне — ты должна их пожалеть, Тесса.

— Пожалеть?

— Подумай, насколько мал мир у тех людей, которые идут по жизни, навешивая на других ярлыки. Они столь же слепы, как и я без своих очков, — они не замечают всех тех больших и малых чудес, что совершаются каждый день. Чудес! — Папа грустно усмехнулся. — Ты стала истинным чудом для своей матери, да и для меня тоже, ты появилась двадцать седьмого декабря, и мама любила называть тебя рождественским подарком. — Он снял очки и протер их. Его серый кардиган был, как всегда, застегнут не на те пуговицы. — Погода в тот день стояла теплая и пасмурная. Ни намека на мороз. Зима выдалась необычайно мягкая, розовый куст у задней двери все еще цвел.

— Расскажи мне еще раз, как мама… попросила тебя позвонить в колокола.

— Ты ведь помнишь, Тесса, старика Гринвуда. Он непрестанно ворчал, что его заставляют работать сверхурочно, хотя все это было пустой болтовней, поскольку, будь его воля, он бы спал в обнимку с колоколами. А мама по двум причинам хотела, чтобы они звонили, — выразить свою радость и дать понять тому, кто тебя оставил, что ты в безопасности. Мы были уверены, что та женщина ждет где–то поблизости. Маленькая грелка под одеялом была еще теплой, поэтому мы знали, что тебя оставили всего за несколько минут до того, как мама отправилась за молоком.

— Но Гринвуд все же зазвонил в колокола, правда?

— Конечно! И продолжал до тех пор, пока половина графства не начала обрывать наш телефон, спрашивая, уж не война ли приключилась. — Папа наконец вернул очки на место. — Какой это был чудесный день! Твоя мать так и сияла. У Ферджи, как она выражается, "голова пошла кругом". Самое лучше, что когда–либо случилось с нами, — это ты, Тесса. — Папа погладил меня по голове. — Мы боялись лишь одного: что нам не позволят оставить тебя. Но прикрепленная к одеялу записка оказалась в суде решающим доводом. Помнишь, что в ней говорилось, Тесса?

— Да, но повтори еще раз.

— "Уважаемые преподобный мистер Филдс и миссис Филдс. Это ваша дочь Тесса. Я не хочу, чтобы ее растил кто–нибудь другой, кроме вас". Ты была даром от любящей женщины. Никому не позволяй внушать тебе мысль, будто это не так.

Я знала, что папа прав. Но вопросы остались. Вопросы, которые я ему не задала, потому что он не мог на них ответить, и даже поднимать их мне казалось предательством. Папа и так многое перенес, не хватало только доставлять ему новые неприятности. Я улыбнулась и поцеловала его, сказав, что чувствую себя превосходно, но по узкой темной лестнице я поднималась едва волоча ноги. Если моя настоящая мать была такой хорошей женщиной, как он расписывает, если она была так заботлива, что не поленилась засунуть под одеяльце грелку, то почему рассталась со мной? Почему подбросила на крыльцо священника? Из–за нищеты? Но Ферджи всегда твердила, что нищих в наши дни не бывает… И все–таки я считала, что такую возможность не следует отвергать. Или, может, моя настоящая мать была больна какой–нибудь ужасной болезнью и со дня на день собиралась умереть? "Нет, никаких мыслей о смерти! Я должна найти мать. И пусть она будет здоровой, богатой и красивой. Чтобы сплетницы из Женского хора задохнулись от зависти. А что, если… если за моей матерью следили русские шпионы, и, испугавшись, что эти злодеи отнимут у нее ненаглядного ребенка, она сделала то единственное, что могла сделать любящая мать, — нашла для меня убежище в церкви? На уроках истории нам рассказывали о таких случаях. Конечно, крыльцо домика священника — это не совсем церковь. Но мысль мне понравилась. Маме бы такая мысль тоже понравилась. Она всегда питала слабость к книжкам про, как она говорила, рыцарей плаща и кинжала.