Барбара Мертц - Последний верблюд умер в полдень

Я описала последующую церемонию в виде научной статьи (чья публикация, к сожалению, будет задержана по причинам, которые я изложу ниже), поэтому не буду утомлять непрофессионального читателя подробностями. В некотором смысле (к сожалению, включающем жертвоприношение пары бедных гусей) она была напоминанием о том, как мало мы знали о подобных мероприятиях в древнем мире. Эмерсон крепко схватил Рамзеса, когда внесли гусей, но отдаю ему должное: он осознал тщетность протеста. Однако, если бы он смотрел на меня так же, как на Песакера, с явным удовольствием орудовавшего жертвенным ножом, я бы наняла дополнительных стражников.

После жертвоприношения группа жрецов стремительно развернула искусно вышитую огромную льняную простыню, которой они стали драпировать каменные плечи Амона. Я не видела, как им это удалось, потому что они работали за статуей; явно требовались леса или лестницы. Когда они вернулись в поле зрения, то вели с собой женщину, одетую богаче, нежели любая, которую я видала раньше, в платье из чистого плиссированного льна, и увенчанную, как королева. Песакер поспешил подойти к ней и подвёл её к статуе. Женщина обняла ноги и некоторые другие части тела Амона, а также сделала ряд жестов, чей смысл был исключительно понятен, но описывать их не стоит. Затем Песакер взял её за руку и повёл за статую, и больше мы её не видели.

Амону воздали должное, настала очередь Осириса и Исиды. Перед жертвенником выросла завуалированная фигура, воздев руки к небу. Вначале я не поняла, что в них находится, но, услышав звуки, доносившиеся одновременно с осторожным встряхиванием, я поняла, что это — систры [133] Систр — древнеегипетский ударный музыкальный инструмент без определённой высоты звука. Состоит из металлической пластины в форме продолговатой подковы или скобы, к более узкой части которой прикреплена ручка. Сквозь небольшие отверстия, сделанные по бокам этой подковы, продеты металлические прутья разной величины, концы которых загибаются крючком. Надетые на крючки металлических стержней тарелочки или колокольчики звякают или бряцают при встряхивании. , своеобразные погремушки, инструменты, посвящённые богине Хатхор. Хрустальные чётки и бронзовые струны рождали мягкий музыкальный шёпот, будто вода текла по камням. Она потрясла систрами перед Осирисом, одновременно что-то напевая; та же церемония повторилась перед статуей Исиды. Служанки увенчали цветами головы обеих статуй, и затем женщина вернулась к своему креслу.

Откуда, спросите вы, я знала, что завуалированной фигурой была женщина? Несмотря на плотное покрывало, я заметила, что она была небольшой и изящной, а когда заговорила (несколько позже), голос не оставил никаких сомнений относительно её пола.

Вообще-то впервые мы услышали её голос, когда она обратилась с песней к богу — высокий, чистый голос; и было бы совсем хорошо, подумала я, если бы владелицу голоса должным образом обучили. Дрожащие завывания, сопровождавшие песню, снижали впечатление, но Рамзес казался совершенно потрясённым: я видела, как он наклонился вперёд, пристально вглядываясь.

Жрецы снова запрыгали вверх по лестнице и сняли накидку Амона, которую тщательно сложили — точь-в-точь, как горничные складывают простыню. Песакер сделал последний, почти небрежный жест уважения к статуе… а потом, с внезапностью, заставившей меня подскочить, обернулся и указал на нас.

Я не могла разобрать, что он говорит, но по страстному тону голоса и выражению лица полностью убедилась, что он отнюдь не предлагал возвести нас в ранг королевских советников. Моя рука сжала халат на груди.

— Успокойся, Пибоди, — прошипел Эмерсон уголком рта. — Нет никакой опасности. Поверь мне.

Уж если я поверила нубийскому Робину Гуду, то могла ли отнестись с меньшим доверием к собственному мужу? Рука упала вниз.

Когда Песакер закончил, поднялся Настасен, как будто для дальнейших комментариев; но прежде, чем он открыл рот, мы услыхали высокий, сладкий и достаточно настойчивый голос таинственной завуалированной дамы. Она говорила, размахивая руками, будто изящными белыми крыльями. Когда она закончила, никто не посмел возражать. Кусая губы от очевидной досады, Песакер поклонился, и все присутствующие удалились.

— Вот это да! — воскликнула я, обращаясь к Эмерсону. — Кажется, мы по-прежнему почётные гости. На самом деле я ожидала, что Песакер потребует предать нас смерти.

— Как раз наоборот. Он пригласил нас остаться здесь, в святилище храма.

— Да, — нетерпеливо добавил Рамзес. — И она — мама, ты слышала…

— Конечно, Рамзес, мой слух абсолютно нормален. Но, признаюсь, я не поняла, что она сказала.

Наши служители, болтая между собой, сопровождали нас к выходу. Осторожно шаркая ненавистными сандалиями, Эмерсон ответил:

— Язык религиозного ритуала часто сохраняет архаические формы. Выживание коптского наречия, на котором не говорили в течение сотен лет, в египетской христианской церкви — чтоб тебя черти взяли!

Последнее относилось не к церкви (по крайней мере, в данном случае), а к сандалии, слетевшей с ноги.

— Но мама, — сказал Рамзес, чуть ли не подскакивая от волнения. — Она…

— Ну да, — ответила я. Носильщики уже ждали; ворча, Эмерсон забрался в паланкин. — Она-Которой-Следует-Повиноваться — как и эта таинственная дама [134] Ещё одна отсылка к роману Хаггарда «Она». . Скрытая под белыми одеждами, ибо невероятная красота этой женщины воспламеняет страсть у всех, кто её увидел…

Голова Эмерсона внезапно появилась между занавесками паланкина. Он сильно хмурился.

— Ты опять цитируешь выдумки какого-то чёртова писателя, Пибоди? Залезай в паланкин!

— Но папа! — Рамзес чуть не кричал. — Она…

— Делай то, что тебе сказал папа, Рамзес, — перебила я и заняла своё место.

Обратный путь показался более длинным, чем путешествие в храм — возможно, потому, что мне не терпелось обсудить знаменательные события прошедшего вечера с Эмерсоном. Мы могли бы даже улучить несколько минут, чтобы остаться наедине, ибо Ментарит (или Аменит, кто знает) будет занята со своей хозяйкой, прежде чем вернётся к нам.

Однако ожидания не оправдались. Доставив нас в комнаты, носильщики удалились. В отличие от наших спутников. Эмерсон, который снял сандалии и нёс их в руке, обратился к близстоящим и резко заявил им:

— Спокойной ночи.

Они ответили улыбками и поклонами и не двинулись с места.

— Проклятье, — чертыхнулся Эмерсон. — Почему они не уходят? — Он настойчиво указал на дверь.

Жест был истолкован неправильно. Один из мужчин забрал сандалии из рук Эмерсона; двое других метнулись к нему и стали снимать украшения.