Сергей Гайдуков - Не спеши умирать в одиночку

— Автомат, надеюсь, ты не лапал?

— Чуть-чуть, — сказал я.

— Саня, Саня, — укоризненно покачал головой пожилой. — Ладно, буду иметь в виду.

Я вышел из кабинета и едва не налетел на нее. На пункт четыре. Она не обратила на меня внимания и прошла в кабинет, где пожилой приветствовал ее громким возгласом: «Здравствуйте, Тамара Олеговна...»

Супругу Георгия Эдуардовича звали Тамара. Я вспомнил слова ДК, что при убийстве одного из супругов подозреваемым номер один автоматически становится второй супруг. Только в браке два человека могут так сильно возненавидеть друг друга. Это тоже сказал ДК. Я спросил у него про своих родителей, и ДК сказал, что они, к счастью, слишком редко виделись.

Я уже был в дверях отделения милиции, когда меня нагнал один из тех двоих крикунов. Я думал, что он снова примется за свое, но парень хмуро буркнул:

— На, забери.

И он ткнул мне в бедро початым блоком «Мальборо».

— Ой, — с радостным удивлением сказал я. — Ну вот, можете же, когда захотите.

— Это Лисицын велел тебе отдать, — пояснил парень, чтобы я не переоценивал его доброту.

— Лисицын?

— Подполковник, который сейчас с тобой разговаривал.

— Ага, — многозначительно покачал головой я. — Лисицын. Да, как же. Он решил бороться с курением.

Парень покосился на меня как на чумного. Я вышел на улицу, бережно держа в руке блок «Мальборо» и думая, что мне теперь с ним делать, поскольку сам я курить бросил полтора года назад с одиннадцатой попытки и начинать мучения снова мне не хотелось.

Я решил отдать сигареты жене Джорджадзе. То есть вдове. Все-таки последняя покупка. Было в этом словосочетании что-то возвышенно-трагическое. Правда, в самом блоке ничего возвышенно-трагического не было.

А день-то, между прочим, был испорчен. И дело тут не в наручниках, не в учиненном мне допросе и даже не в расстрелянном Георгии Эдуардовиче. Дело было в том, что рассчитывал я на одно, а получил совсем другое.

Я думал, что вернусь поздно вечером, усталый, но довольный тем, что классно выполнил свою новую работу. Георгий Эдуардович оценил бы меня по достоинству и одобрительно похлопал бы по плечу. Так, глядишь, и сам собой начался бы разговор о прибавке к зарплате...

Вместо этого я пришел домой в час дня, усталый — да, довольный — нет. Я был зол как черт, да вот только злиться было нужно лишь на самого себя. Да еще на того трансвестита в женском платье, что оставил меня сегодня утром без работы. Я был выбит из колеи и чувствовал себя так, будто заблудился в трех соснах, неожиданно выросших вокруг меня. Короче говоря, мне было хреново.

Я сбросил в прихожей ботинки и прошел босиком по нагретому солнцем паркету, освобождаясь попутно от пиджака. Паркет поскрипывал под ногами, и это значило для меня то же самое, что тявканье старого верного пса, обрадованного возвращением хозяина. Сколько себя помню, паркет в коридоре поскрипывал. Сколько я помню, в комнатах на стенах были эти обои, уже изрядно выгоревшие, кое-где оборванные. Но я не решался их поменять, потому что в этом для меня заключалось понятие «уюта». Я считал свою квартиру уютной, что бы там ни говорили другие, в том числе ДК. Разве только что она была слишком большой для одного человека — четыре комнаты, большая кухня, две лоджии. Нормально для городского прокурора с семьей из трех человек, но для меня, единственного, кто остался из этой семьи, — перебор. Можно даже потеряться. Но здесь жила память, здесь жили воспоминания, поэтому я неизменно отыскивал себя в недрах квартиры. А паркет по-прежнему поскрипывал, а обои все так же смотрели на меня глазами блеклых цветов. Уже десять лет я жил здесь один. Я подумал об этом, и цифра показалась мне нереальной, слишком круглой и юбилейной она была. Я хотел сделать ее более точной, добавить месяцы, дни и часы, но...

Я не помнил даты смерти своих родителей. Значит, пусть будет десять лет.

Вообще-то, жил я здесь не все десять лет подряд, у меня был значительный перерыв, связанный с тем, что ДК иронично называл «военной карьерой». Я это называл «вытрезвителем». По-своему, мы оба были правы.

Мои родители погибли в автомобильной катастрофе, когда мне было чуть больше пятнадцати. Я был достаточно молод и глуп тогда, чтобы пережить это событие без слез и душевных шрамов. Мне осталась квартира, мне осталась целая куча — по понятиям пятнадцатилетнего подростка — денег. Рядом со мной не оказалось никого из близких родственников, потому что, во-первых, у меня их почти не было, а во-вторых, ДК тогда часто бывал в разъездах. И следующие два года я использовал на полную катушку, как только можно в пятнадцать лет использовать квартиру и деньги. Я ушел в полный отрыв, хотя и «отрыв», и «бардак» — слишком вежливые и мягкие слова, занижающие уровень безумия моей тогдашней жизни раза в три. Я до сих пор удивляюсь, каким чудом мне удалось не подцепить ни СПИДа, ни триппера, потому как слова «безопасный» и «секс» в моем сознании никак не сочетались. Это была настоящая дикая жизнь, когда ради воскресных вечеринок водка закупалась ящиками, когда за одну ночь я мог поменять двух-трех партнерш, когда, видя на протянутой ладони веселенькую таблетку, я глотал, даже не спрашивая, что это такое.

Но все кончилось, все сгорело. Сначала закончились деньги, потом меня вдруг вырубило посреди дискотеки в каком-то ночном клубе, и я оказался в больнице. Мне сказали — а я совершенно не удивился, — что это называется передозировка. И вот тогда за меня взялся ДК.

Он резко свернул все свои поездки и лично засел у дверей моей палаты, заворачивая недрогнувшей рукой всех моих друзей и подруг. А рука у ДК была не только недрожащая, но еще и тяжелая.

Когда я более-менее очухался, ДК взял меня за шиворот, выволок из больницы и затолкал в такси. Мы поехали ко мне в школу, где ДК каким-то невероятным образом вытряс из директора мой аттестат, а затем посадил меня на поезд и отвез в военное училище. Точнее, он меня туда сдал. С рук на руки. Что удивительно — никаких вступительных экзаменов мне сдавать не пришлось.

Надо сказать, это был крутой поворот. Меня ломало уже не столько от отсутствия наркотиков, сколько от резкой смены образа жизни: от беспредельной свободы к жесткому прессингу двадцать четыре часа в сутки. Как будто из горячей ванны меня выкинули под ледяной душ. Но я выжил.

Через год я написал ДК, что урок усвоен. Училище меня отрезвило, но становиться профессиональным военным я желания не имел. Через полгода ДК соблаговолил откликнуться на письмо, приехал в училище, переговорил с начальством, и на следующий день меня отчислили. Но отправился я не домой, а в армию, дослуживать рядовым. ДК посчитал, что это тоже пойдет мне на пользу. Возможно, он был прав. Я выжил и там, я выжил бы где угодно после устроенных ДК экзекуций. Дело было не в этом.