Кэрол Дуглас - Котнэппинг

Самый быдловатый из всех котов живьем разлегся в окне: лапы в белых носочках поджаты под грудь, на полосатой морде — выражение самодовольства.

Я прошелся туда-сюда по раскаленному тротуару, дабы обозначить мое желание войти в заведение. Он зевнул, показав не слишком белые зубы. Вот так одомашнивание способствует деградации древнего рода: недостаток натуральных волокон в диете не позволяет поддерживать крепкую физическую форму и убийственную остроту зубов.

Выждав достаточное время, этот хам, наконец, соизволил подняться, потянуться и нырнуть вниз, в недра магазина. Я устремился к двери с большими надеждами и соответствующими возгласами. Вскоре изнутри раздался настойчивый мяв, затем еще один. После этого дверь отворилась, но, вместо того, чтобы впустить вашего покорного слугу, она оказалась перегорожена крепкой ногой в высокой, мне на уровне носа, кроссовке фирмы “Рибок”.

— Не лезь сюда, старый развратник, — предупредил пронзительный мужской голос.

Через минуту мой приятель выплыл наружу — усы приглажены, ошейник, украшенный собачьими зубами, повернут так, чтобы медная бляха, свидетельствующая о прививке от бешенства, свисала прямо по центру груди. В общем, подходящий вид для того, чтобы настоящего уличного кота стошнило.

Впрочем, Инграм, — под этим именем, кстати, он известен среди друзей, — довольно смекалист в некоторых вещах, поэтому я готов мириться с его заморочками. Мы зашли за угол в тенистое местечко, которое Инграм обмахнул хвостом, прежде чем сесть. В жизни не видел такого утонченного придурка — похоже, жизнь в книжном магазине на некоторых сильно влияет. Я напомнил себе на всякий случай поменьше болтаться в ААК — вдруг это заразно.

Я ввел Инграма в курс дела с пропавшими знаменитостями. Он слышал про породу шотоландских вислоухих (очевидно, “Трилл энд Квилл” торгуют, вдобавок, справочниками по кошачьим), и сообщил, что фотографии этой парочки красуются у него в магазине на выставке новинок.

Я сказал, что и без него знаю, как выглядят пропавшие; я хочу знать, где они могут быть.

Инграм растопырил пальцы на задней ноге и принялся рассматривать аккуратно постриженный коготь. Наконец, он соизволил сказать мне, что ничего не знает. Если они и в городе, то их хорошо прячут, сказал он. Никто не слышал ночных серенад, исполняемых с гэльскими переливами, и ничья семейная жизнь не была потревожена вторжением иностранных мачо. Так сказал Инграм.

Я предположил, что, возможно, приезжие были лишены этих дел хирургическим путем. Он саркастически покосился на меня янтарным глазом и завел одну из своих скучных лекций о том, что не все коты являются такими оголтелыми бабниками, как я. Он заметил также, что, принимая во внимание мои агрессивные любовные наклонности, просто чудо, что мои уши до сих пор не превратились в шотландские огрызки.

— Слушай, — сказал я. — Я умею прижимать уши и избегать подставы. Короче, у тебя нет никакой ниточки к исчезновению Бэйкера и Тейлора?

Инграм нехотя признался, что встречался с одной из моих прошлых подружек (исключительно платонически, сказал он). Эта самая подружка только что откинулась из тюряги, известной у нас как приют для бродячих животных, и как раз упомянула, что двоих приезжих повязали на днях.

Что ж, шотландские вислоухие были приезжими, это точно. Я сказал Инграму, что это нам ничего не дает, и спросил, как выглядела моя так называемая подружка.

Инграм не стал приукрашивать. Двухцветная оборванка с седеющей мордой и загибом хвоста, сказал он.

— Сассафрас! — сказал я. Это было не ругательство, а имя — так звали кошку.

Инграм снова зевнул. Он выразил открытое сомнение в том, что это подлинное имя. Он заявил, что мои друзья меняют свои имена так же часто, как своих хозяев, и что вообще все они проститутки.

Я был вынужден выразить свое несогласие рычанием. Этот шлемазл всегда меня раздражал. Я указал ему на то, что “Инграм” тоже та еще кличка, она не прибита к нему гвоздями и вполне может поменяться, и что все его сплетни не стоят выеденного яйца. Он оседлал любимого конька и принялся распространяться о том, что был назван в честь главного книготорговца в стране, что хозяйка “Трилл энд Квилл”, Майвелин Перл, имеет компьютер, который может напрямую соединить ее с главным офисом “Инграма”, и что она относится к этому имени очень серьезно, иначе не нарекла бы его им…

— Вообще-то, — признался Инграм немного погодя, поднимаясь, чтобы почесать подбородок об угол дома, — всю неделю дела в магазине шли неважно.

Он пожаловался, что не может толком собирать информацию, пока Майвелин носится по Конференц-центру с мешком книг, а бизнесом занимается заместитель. Она возвращается каждый вечер, нагруженная препринтами, каталогами и все новыми постерами с Бэйкером и Тейлором. Мне стало ясно, что Инграму наплевать, найдутся ли эти два субьекта — неважно, в каком виде. На его морде промелькнуло злорадное выражение зеленоглазой бестии, несмотря на то, что его глаза были цвета старого золота. Если ты бизнес-кот в книжном магазине, понятно, что ты будешь слегка раздосадован, обнаружив изображения каких-то посторонних сладких мальчиков на всех углах. Что касается меня, я не дал бы за них за всех, включая Инграма, пустой обертки от куриных крылышек, но тут речь не о моих вкусах.

Неискренне пожелав Инграму счастливо оставаться, я отправился назад к месту дислокации, по дороге размышляя. Как бы я ни отмахивался от этой мысли, но проверить городской приют для бродячих животных было необходимо, хотя бы просто для того, чтобы исключить всякие возможности. Настроение у меня было не слишком радужным. Я не преминул отметить также номер, выпавший данной главе моих воспоминаний. Для Бэйкера и Тейлора все складывалось не слишком удачно. Возможно, для Полуночника Луи тоже.

Восьмой шар

Темпл выдрала страницу на “д” из телефонного справочника Лас-Вегаса, сложила ее вчетверо и подкатилась на своем компьютерном кресле поближе к стене, где покоилась ее необъятная сумка. Минуту она задумчиво обозревала плотно набитые, но замечательно организованные внутренности сумки, выискивая местечко для этого, самого ценного на данный момент, трофея.

Внезапное чувство, что она не одна в офисе, заставило ее замереть. Она явно ощущала чей-то взгляд. Жизнь с Максом воспитала в ней эту способность: частенько посреди обычных хлопот у себя в квартире в беззаботном одиночестве Темпл останавливалась, накрытая почти физическим прикосновением чужого взгляда. Она оборачивалась и видела Макса, который смотрел на нее, не отрываясь, точно сфинкс или кот. Казалось, что он в эти моменты глубоко поглощен своими темными мыслями, а она просто случайно оказалась на линии его взгляда. Еще он любил неслышно возникать в комнате за ее спиной. Сначала Темпл полагала, что ему нравится заставать людей врасплох, поскольку именно недостаток внимательности у большинства зрителей помогает фокуснику достичь успеха в его трюках. Потом она стала подозревать, что Макс натаскивает, тренирует и ее, и себя подсознательно улавливать то, что возникает на краешке вгляда или слуха. В любом случае, ее кожа покрылась мурашками, когда она подняла голову от сумки.