Елена Логунова - Цыганочка без выхода

Крак!

— Пе-ту-шо-о-о-ок…

— Ты словами-то не разбрасывайся, Касатиков!

О, и Лазарчук проснулся! И явно принял «петушка» на свой счет!

— Твою мать! Кто это?! Стой, стрелять буду!

Я не сразу сообразила, что за боевой доской бравые парни не видят моего лица и с их стороны ситуация в целом видится не столько комической, сколько пугающей. Еще бы, представьте: два полицейских товарища, просто коллеги, мирно спят в одной постели, не подумайте ничего плохого, ни-ни, и вдруг в опочивальню к ним вламывается некто с дубиной…

— Это не дубина, а лаковая картина на дереве «Пасха в Палехе», — оповестил меня внутренний голос.

Ага, машинально додумала я, глядя на бумажную наклейку на обороте доски, вламывается к ним, значит, некто, снаряженный, как для крестного хода в дурдоме — в пижаме, мягких тапках и с высоко воздетой расписной доской. Как будто благословляет на непристойности какие-то! А перед этим еще под одеяло коварно заползает и волосатые ноги пытливо щупает! И как прикажете реагировать?

— Не стреляйте! — торопливо попросила я.

Тут у меня мелькнула мысль явить парням свое лицо, отбросив в сторону доску, но я отбросила не доску, а эту самую мысль, потому что из внушительной работы палехских мастеров мог получится неплохой щит в том весьма вероятном случае, если пальба все же начнется.

— Эй, ты! Руки вверх! — скомандовали мне.

— Они и так вверх! — огрызнулась я. — И между прочим, уже затекли, потому что доска довольно тяжелая! Можно я сделаю руки вниз?

— Только без резких движений! — В поле моего зрения под нижним краем доски появились осторожно приближающиеся босые ноги.

Я по возможности медленно и плавно опустила руки, но в последний момент они сами разжались, уронив доску на ноги. Не на мои — на те, босые.

— Мать, перемать, разтак ее, мать!

Лейтенант Касатиков подстреленным зайчиком запрыгал по комнате на одной ноге, образовав на диво гармоничную пару с полковником Лазарчуком, который тоже, оказывается, скакал на одной ножке, пытаясь натянуть на себя портупею — почему-то снизу, как трусы.

— А вы слаженно прыгаете! — Я не сдержала восхищения. — Почти как в синхронном плавании! Долго тренировались?

— Елена! — Лазарчук сумел произнести имя без единой буквы «Р» с натуральным тигриным рычанием. — Какого хрена?!

— Ничего так рифма, — сдержанно похвалила его Ирка, возникшая в дверях, аки фурия — вся в белой кисее и со скалкой.

Кисея красиво колыхалась, скалка размеренно постукивала по ладони.

— Я смотрю, ты еще не потерян для великой русской поэзии, Сереженька, — отметила фурия. — А что это вы все тут делаете, а? В пять минут шестого?!

— Черт, мы опаздываем! Где мои носки? — Полковник отказался от намерения украсить трусы портупеей и принялся сноровисто формировать себе более классический наряд. — Касатиков, подбери челюсть и натяни штаны, я тебя предупреждал, что тут возможно всякое, ты знал, куда шел!

— Это он сейчас о моем гостеприимстве? — хмуро уточнила Ирка у меня и крепче сжала скалку. — А я-то его кормила, поила, спать укладывала. Будильник завела, как просил, на пять утра!

— Так это ты, Брут! — Я повернулась к подружке. — Ты купила себе такой же будильник, как у меня?

— Я наконец научилась делать покупки в том китайском интернет-магазине, — смущенно похвалилась она.

— А кастрюльку купила? — заинтересовалась я. — Ту, керамическую, с лягушечкой на крышке?

— Да! И кастрюльку, и сковородку к ней в комплект, и еще такую, знаешь, бутылку с ручкой вроде кувшина, только без носика…

— Носики-курносики, — почти беззлобно проворчал Лазарчук, бочком пробираясь к выходу мимо нас с подружкой. — Касатиков, за мной!

— Не уходите, я накормлю вас завтраком! — опомнилась гостеприимная хозяйка.

— Спасибо огромное, сыты по горло, — вежливо отказался от продолжения банкета лейтенант Касатиков и выскользнул за дверь, как был, топлесс — в одних штанах.

Остальное свое тряпье он страстно прижимал к груди.

— Отличная фигура, — запоздало оценила лейтенантскую натуру Ирка. — Ноги стройные, плечи широкие…

— Пятки гладкие, — поддакнула я.

Широкие плечи лейтенанта Касатикова затряслись.

— Рыдает или ржет? — задумался мой внутренний голос.

— Не пугай мальчика, — сказала я подружке. — А то он больше не придет.

— Жрать захочет — придет, — уверенно ответила Ирка. — Где он еще поест домашних пельменей — да с дикой кабанятиной, да в такой хорошей компании?

Да, в самом деле?

Наши полицейские друзья-товарищи отчалили тихо и быстро — даже не условились с нами о новой встрече.

— Неблагодарные! — Проводив отъезжающую машину Лазарчука угрюмым взглядом из окна, Ирка с треском задернула занавески и побарабанила пальцами по подоконнику. — Ну чем займемся? Попробуем еще поспать?

— Я не смогу, — с сожалением сказала я. — Мне мой Морфей измены не прощает, уж если вылезла из постели — все, обратной дороги нет, прощай, сладкий сон!

— Сложно у вас. — Ирка хмыкнула и зевнула. — А я бы повалялась еще, но как-то опасаюсь оставлять тебя без присмотра…

— С чего бы это? — удивилась я.

— С того, что ты нынче едва не грохнула мою прелесть!

— Это Лазарчука, что ли? Или Касатикова? — не поняла я.

— Это уникальную картину работы палехских мастеров, подаренную мне бабушкой, между прочим, на десятую годовщину свадьбы!

— Это как же твоя бабушка проассоциировала крашеные яйца и могучие куличи со свадьбой? — показательно задумалась я.

Подружка покраснела:

— А вот как надо, так и проасу… Асо…

— Асса! — подсказала я, от души веселясь. — Возглас такой, издается во время особо бурных горских плясок. На свадьбе, например.

— Ты зараза, — буркнула Ирка и шваркнула на плиту полный чайник. — И все-таки я тебя люблю.

— Но не так сильно, как картину с яйцами, — напомнила я, потому что все-таки немного обиделась.

— Нет, а как я должна реагировать на твою попытку угробить произведение искусства?! — рассердилась подруга. — Подумать только, пошла глушить ментов картиной! Не могла сковородку на кухне взять?

— Ту, новую, которая керамическая, из интернет-магазина?

— Нет, ту нельзя!

— Так ты сначала рассортируй свою кухонную утварь, снабди ее ярлычками, что там для приготовления еды, так сказать, что для внутреннего применения, а что для наружного — по головам стучать! — Я тоже рассердилась. — Картине твоей, кстати, ничего не сделалось, а вот Касатиков убрел, хромая!

— Великая сила искусства! — Подружка просветлела челом и хихикнула. — А ты видела, как Серега потешно скакал, запрягаясь в свои пистолетные постромки? Как стреноженная лошадь! Что-то мне их с Максимушкой даже не жалко, хотя утро у парней выдалось не дай бог.