Валерий Смирнов - Гроб из Одессы

Пускай плохишей никто специально не учил этих слов, они быстро перестали мацать железо на карманах, качнули головами, потому что слушали мужчину с большим интересом и вниманием, чем ещё недавно своих учителей в средней школе. И сходу поняли, что перед таким с виду спокойным человеком может держать стойку [161] держать стойку — выпендриваться, стоять на своем только последний дубарь. Хотя они и не знали, что у своё время этот пассажир в тельняшке героически обломал самый настоящий локатор, перед которым их собственные не проканывают. Поэтому Тигр, Вепрь и прочий зоопарк сдулся штормом со скамейки и иноходью погнал колоться Бесфамильному, что ему пристроили доктора [162] доктора делать — ограбить при помощи мошеннических действий такие люди, перед которыми даже милиция — и то может сказать пас. А грозный Волк бежал впереди стаи, наглядно доказывая кого кормят ноги.

И хотя милиция не выходила из игры при виде Шныря, а без особых забот окунула его до зоны, Васька уверенно уселся в подъехавшую до него машину. Тем более, что её рулял бывший мент Махонченко.

Юрка посмотрел на линяющих по-быстрому плохишей и спросил у своего подчинённого крестника Шныря:

— Кент [163] кент — лицо, соблюдающее воровские законы фуфла не гонит?

— Или, — серьёзно ответил Васька.

Цукер притаскал до Антиквара его честную долю по поводу бриллиантового кольца, но Максимов всё равно недовольно покачал головой.

— Сахаров, вам пора перестать баловаться. Собрали немножко капусты — и хватить тянуть судьбу за хвост. Или тигра за усы, как вам больше нравится. Этот гроб пора сплавлять.

— Антиквар, вы же сами говорили ещё двадцать лет назад: надо выжимать максимум из ситуации.

— Что было, то было, Сахаров, теперь другие времена.

— Ага, развитого социализма. — поддакнул на всякий случай Цукер, почему-то с содроганием вспомнил доктора Брежнева и невольно брякнул:

— Социализм — это учёт!

— Конечно, Сахаров. А зрелый социализм — это когда учитывать ещё хочется, а жрать уже нечего, — почему-то раздражённо заметил Антиквар. — Судя на вас, Сахаров, со жратвой проблем не возникает. Но неужели вам хочется начать учитывать исключительно неприятности? Я имею в виду подбудочные подвиги…

— Антиквар, меня с детства учили слушать старших. Вы меня убедили, Максимов. Я скажу ребятам — время дешёвых штучек ушло. Мы переходим до серьёзной работы. Когда клиент будет в городе?

— Через три дня. — спокойно заметил Антиквар. — И нам есть что обсудить, Сахаров. А Лёвка Бык пускай себе думает, что он командует операцией. И делает так, как я скажу. Вы меня хорошо поняли, Сахаров?

— Иф, — ответил почти по-английски Колька.

Антиквар впервые за весь день улыбнулся и заметил:

— Я вижу, вы меня действительно хорошо поняли…

Юрка Махонченко небрежно развалился на корме и лениво смотрел в сторону турецкого берега. Васька Шнырь еле шевелил веслами под солнцем, изнывая от своей нелегкой работы. Внезапно глаза Махонченко сверкнули, он оживился и заорал.

— Давай!

Шнырь налёг на весла с такой силой, будто за ним погнались катера пограничников. И без устали промолотил почти двести метров, затабанив [164] табанить — тормозить возле одинокой головы неподалеку от буйка.

— Гражданин! — заорал голове Махонченко, вертя голой рукой с красной повязкой, — немедленно на… тьфу! В лодку!

— А… чё… такое? — прерывисто выдохнул пловец.

— Чё такое, — передразнил его вспотевший Шнырь. — Говно редкое! А ну, залазь через борт, если не хочешь иметь неприятностей ещё больше, чем ты уже ёзаработал.

Купающийся гражданин с детства был приучен к советскому образу жизни: раз орут, значит имеют право. А также он привык выполнять всё, что от него требуется, даже если оно плохо укладывается со здравым смыслом. Поэтому купальщик подтянулся на руках, красных, как цвет зари, и цепких, будто клешни благополучно уморенных одесских крабов.

— Нарушаете границу заплыва, гражданин, — спокойно заметил ему Юрка, — жизнью рискуете из-за пустяков. Непорядок…

— Виноват, — по-военному ответил гражданин в семейных трусах.

— Ничего, — едко бросил Васька, — пятнадцать суток искупят твою вину перед родиной, будь спок.

— Какие пятнадцать суток? — перебздел отдыхающий.

— А вы что думали? — ехидно спросил Юрка. — Я просто так здесь на лодочке катаюсь? Государство мне доверило, и я не подведу. Это ж форменное хулиганство нарушать границу заплыва. Потом вы начинаете тонуть, а стране от этого одни убытки. Или вы забыли, что ваша жизнь принадлежит родине, гражданин? И если родина прикажет её отдать, что вы будете делать, когда захлебнётесь на дне водой? Как станете отдавать долги вскормившей вас стране? То-то же.

— Иди знай, — вспомнил свою беседу с помполитом Васька. — Может ты не просто за границу заплыва пёр, а напрямки до Турции собрался. Тогда тебе пятнадцать суток за счастье засветит.

— А нельзя ли как-то… этого… — начал выдавливать из себя гражданин с побелевшей, несмотря на загар краснокожего, мордой.

— Да, — твёрдо сказал Юрка. — Можно ещё штраф до пятнадцати суток и сообщение на работу о вашем недостойном поведении во время отдыха. Из турбазы, само собой, выпишут. Это если мы промолчим за потуги по измене Родины. Потому, чувствую, это ты с виду — поц, а внутри вполне советский человек.

Гражданин хлопал глазами, будто нахватался ими медуз под водой.

— Для меня буек — это как граница! — зло выкрикнул Шнырь, опять вспомнив свои бои на заставе. — Кто её переплывет — нет прощения! — и с новой силой лёг на весла по направлению к берегу.

— Ребяты! — взмолился отдыхающий. — Я больше не буду. Три метра от берега и не дальше. Если на работу сообщите — я ж зимой в отпуск пойду. С квартирной очереди передвинут — ещё пятнадцать лет ждать буду. А у меня детей трое. Ведь премии годовой лишить тоже могут… Если не посадют…

— Ишь, детей вспомнил, — чуть ослабил ход Шнырь. — Что ж ты их не вспоминал, когда за буёк пёр, границу нарушал, жизнью рисковал? А теперь мы за тебя отвечать должны, головы свои ставить?

— Ладно, боцман. — примирительно сказал Юрка. — Детей жалко. Укажешь в рапорте — попытка нарушения границы заплыва, а не родины, проведена воспитательная беседа. Вместо пятнадцати суток или другого срока — день трудового участия в субботнике…

— Спасибо, ребяты, — растрогался отдыхающий, подтягивая мокрые трусы на поясницу.

— Повезло тебе, что мы добрые, — устало сказал Шнырь. — Но только заради детей.

— Товарищ Воловский! — гаркнул Юрка, и Лёвка недовольно вылез из тени, прихлебывая на ходу тёплое пиво, — обеспечьте гражданина фронтом работы.