Ирина Меркина - Дело вахтерши Ольги Васильевны. Сверху видно все

Громко сказала, с гордостью и совершенно без акцента. Так что сама осталась довольна.

Бабка с кроличьими глазами, похоже, не могла скрыть разочарования. Даже не разочарования, а сожаления. Ей так жаль было Карину. Такая красивая, молодая, элегантная — а надо же…

Интересно, если бы она оказалась цыганкой, было бы лучше?

Потом вахтерша еще больше скосила глаза и пропела:

— Вы так хорошо и чисто говорите по-русски. Я бы никогда не подумала… Я ездила в Ереван в семьдесят пятом году. Такой прекрасный город!

— А я, к сожалению, ни разу там не была, — в тон ей ответила Карина. — Я выросла в Москве.

— A-а, понятно, — закивала тетенька. — А ваш муж тоже из Армении? Ну, он-то как раз похож.

Карина решила, что на этом их содержательное общение можно закончить. Тем более что наконец появился Саша, который звонил семье в Ереван, пока она тактично ждала его в вестибюле.

Да, теперь у них будет еще и камера. Карина, которая в последнее время смотрела и слушала новости, видела по телевизору репортаж о том, что скрытыми камерами постепенно будут оборудованы все московские дома. И даже будто бы вахтеры смогут слышать, о чем говорят люди у подъезда. К последнему утверждению Саша, разбиравшийся в технике и электронике, отнесся с сомнением.

Карина больше верила Саше. А потому ей не понравился репортаж о бдительной вахтерше, которая благодаря прослушивающей камере помогла задержать торговцев наркотиками, обделывавших свои темные делишки прямо под окнами честных граждан. Если такой камеры в природе нет, то и подвига вахтерши не было, а значит, он придуман, чтобы внушить мнительным москвичам: не шали, Большой Брат слышит тебя. Вернее, в данном случае не Большой Брат, а маленькая сестра.

И у этих «сестер», зачастую подглядывающих, подслушивающих, задающих бестактные вопросы и устраивающих скандалы на лестничных клетках, она должна выяснять их версии происшедшего? Да от этих версий завянут уши и лопнет голова, и вообще ей нельзя волноваться.

Карина решила, что лучше она сама поразмыслит над тем, откуда под дверью профессора оказался труп. Она налила себе горячего молока с несколькими крупинками растворимого кофе — ну хоть четверть ложечки можно? — и приготовилась рассуждать системно. Так учила их Любочка, которая сама переняла эту науку от Сережи Градова, мужа их второй парикмахерши Наташи.

Системность помогала плохо. Выяснилось, что у нее есть целая обойма вопросов и гораздо меньше ответов.

Первый вопрос: а было ли вообще убийство? Люди иногда умирают внезапно, например от сердечного приступа.

Ответ: было, иначе Барбос не сделал бы стойку до неба, не опрашивал бы соседей, не вызывал опергруппу. И в салон бы не побежал.

Второй: был ли неизвестный убит у них на этаже, в том месте, где его нашли, или же тело откуда-то принесли? Опытный сыщик, например Барабас, мог бы определить это по положению трупа. Наверняка он и определил, но Карине об этом не скажет. Стоп! Милиционер ведь осматривал квартиру Мурата Гусейновича — значит, предполагал, что труп вынесли оттуда. Или искал орудие убийства. Хотя нет, он объявил, что это осмотр, а не обыск…

Короче, ответа нет.

Третий: чем и как его убили? Крови на полу вроде не было. Опять же, Барабас это знает, но что толку? Может, натравить на него Марину Станиславовну, пусть выясняет? Хотя Любочка наверняка уже дала заведующей такой задание.

Вообще приятное занятие — сидеть одной дома и размышлять, кто убил человека у тебя на лестничной площадке. Карине даже стало не по себе. Кстати, заперла ли она дверь после того, как все разошлись? В такой суматохе могла и забыть. А ведь вполне возможно, что убийца еще находится где-то рядом или… или даже живет в одной из соседних квартир! При этой мысли Карине стало холодно и она почувствовала подступающую к горлу уже привычную тошноту. Почему она раньше не задумалась, что, если в подъезде совершено убийство, то и ей грозит опасность? Неужели потому, что с легкой руки Любочки и других подруг по «Шпильке» она привыкла в игре «сыщик-ищи-вора» играть роль сыщика, того, кто догоняет, а не убегает? Но ведь преступник-то не знает, что Карина принадлежит к славному детективному агентству. Для него все вокруг — жертвы…

Хватит ныть, одернула она себя. Представь, что твой ребенок уже родился, лежит в кроватке, а ты сидишь рядом и дрожишь, думая о том, что вас обоих могут убить. Что толку от твоих догадок? Встань и проверь замок.

Карина встала и прошла в коридор, на ходу растирая ледяные ладони, хотя в квартире было тепло. Взялась за ручку двери, но подумала, что открывать ее, даже на секунду, на пробу, слишком страшно. Протянула руку к рычажку замка, чтобы повернуть его еще раз, пусть даже будет лишний, — не помешает.

Звонок прямо над ее головой ударил с такой силой, что она в панике едва не бросилась обратно в комнату. Неужели это тот самый звук, который из глубины квартиры кажется таким нежным и мелодичным? Весь коридор гудел от его раскатов. Кто это звонит? Кто еще мог прийти к ней?

Опасаясь случайным шорохом выдать свое присутствие в квартире, Карина посмотрела в глазок. Темнота! Непрошеный гость залепил глазок, чтобы она его не увидела! О господи, да ведь они с Сашей сами закрыли глазок, не подумав, когда вешали на дверь рождественский веночек. Что же теперь делать? Не отвечать, не открывать? А если дверь не заперта? А если за ней — убийца?..

Снова грянул звонок, оставляя в воздухе тонкую звуковую пыльцу. Карина облизала разом пересохшие губы. На глаза ей попался тяжелый хозяйский рожок для обуви. Эта металлическая штука могла бы стать орудием самообороны… если б Карина понимала, как ею обороняться и как вообще люди обороняются. Она чувствовала, что звонки будут продолжаться. Тот, кто стоит там, за дверью, знает, что она дома, и он не уйдет. Он будет звонить, пока у нее не сдадут нервы и она сама не откроет. «По ком звонит колокол…» — пронеслось в ее голове. «Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол…»

— Смотри, — сказал Севка, — это Потапов!

Валя лениво оглянулся.

Они ходили по фотовыставке, открывшейся месяц назад и широко разрекламированной по всему городу. Выставка была чудовищной. Сева отмечал это почти у каждого экспоната со смешанным чувством удовлетворения и обиды. Удовлетворение происходило от гордого понимания, что он может лучше. В десять, в сто и в тысячу раз лучше, чем эти пустозвоны, бездарные работы которых были развешаны по голубоватым стенам. А обида была неизменным привкусом гордости, поскольку все-таки не его профессиональные, а их бездарные работы висели в зале, грамотно подсвеченные с потолка. И он, который может лучше, платит деньги за билет, чтобы попасть в этот престижный зал и посмотреть на их фотографии — а не наоборот.