Тамара Лисицкая - Двенадцать

Следующий день принёс дождь и Макса. Юлия Марковна тихо причитала в кресле. Вера Павловна где-то на улице выгуливала Чапу.

Макс расправил крылья и начал заниматься старушкой. С невыносимой для постороннего глаза нежностью и терпением он возился с ней, поил бульоном, слушал её воспоминания о детстве ныне покойного Ивана Ивановича и Лёвушки. Я любовалась Максом и в то же время колоссальным усилием воли заставляла себя и Юлию Марковну не думать о Лёве. Макс уже получил задание, он найдёт его — Макс справится с любой задачей. Но если Юлия Марковна сейчас спросит меня о том, где, в каком пространстве находится её сын и мой жених, — я не отвечу. И это наверняка спровоцирует новый приступ душевной боли у старушки. Лучше просто не вспоминать.

И вот что странно — Юлия Марковна не говорила о сыне! То есть она каждые двадцать секунд включала машину времени и перемещалась к песочнице, где маленький Лёвушка играл с маленьким Ванечкой, приглашая нас быть свидетелями её путешествий. Но реальному, сегодняшнему взрослому сыну, хворающему, лишившемуся друзей, единственному сыну звонить она и не собиралась! Это меня и радовало, и огорчало, и озадачивало.

Пришла Вера Павловна, приняла пост у кресла Юлии Марковны. Макс уже через минуту курил на лестнице, жадно всасывая в себя сигарету.

— В тебе погибает брат милосердия… Как ты думаешь, где Лёва?

Макс неопределённо пожал плечами. Это означало, что ему неинтересна судьба брата милосердия — пусть погибает — и что он не знает, где Лёва. Странно. Он ведь прочно зарекомендовал себя как любящий, хоть и странною любовью, брат.

— Сейчас объеду больницы… — почесал сизую джорджмайкловскую щетину он. — …Не хотел бы я оказаться на его месте… При живой матери и невесте не быть востребованным? И никто не догадывается, что с ним произошло? И никто не заявил в милицию?

Я молча проглотила этот пламенный текст. Всё правильно. Всё так и есть.

— Я поеду с тобой.

Макс сверкнул весёлым тёмным глазом:

— Совесть заела? Скажи спасибо, что я у тебя есть. Если бы не я, сколько глупостей ты натворила бы за это время! А сколько важного не сделала?

Уже борясь с мотором, Макс, как бы между прочим, кивнул на заднее сиденье:

— Там у меня фотоаппарат.

И я сразу поняла, какое развитие получит сегодняшний день.

— Это словно наваждение! — кричал Макс, вращая рулём. — Я только подставляю руки, и в эти руки кто-то вкладывает всё то мерзкое, что я даже не хочу видеть на заднем сиденье моего автомобиля! Я ощущаю себя не просто сосудом порочности, а предметом потребления! Вот что меня угнетает! Я — пользованный предмет потребления! И это при том, что всю жизнь я объективно никому не нужен… Не думаю, что желание быть чьим-то любимым мальчиком сублимировалось в полное отсутствие «Я»…

— Макс! Какого чёрта ты так сложно выражаешься?

Прошло всего пару часов с того момента, как мы выехали на поиски Лёвы. И вот мы с Максом уже снова на грани нового «приключения».

— Ты чувствуешь это? — орал он мне. Странно, как будто мы продирались сквозь пургу! Эфирное тело пространства вокруг было засорено до предела какими-то шумами, вспышками, грохотом, громом, грозой, криками, гулом, паром, воем — это при том, что мы оставались в машине!

— Чувствую!

Выжав 90, мы мчались навстречу новой смерти. И оба это знали. И, когда мы входили в розовый коттедж на кольцевой, я просила небо только об одном — чтобы это не был Лёва! Генетика ли, стадные ли материнско-беременные чувства, мысли ли о Юлии Марковне — не знаю, но что-то меня плотно держало в состоянии «если только… я сразу же умру, не выдержу». Если исключить эту спонтанную любовь к жениху, я была спокойна. Настолько, насколько бывает спокоен человек, который не владеет телом и лишён счастья владеть ещё и собственными органами чувств. В моменты «приближения ЭТОГО» я превращалась в растение, в инвалида с ампутированным страхом, и с каждым разом всё больше.

«Покачиваясь и стуча зубами, два зомби вошли в гостиную — так начала бы я какой-нибудь опус по мотивам. — Обострённое в такие моменты чутьё вывело их на нужное место — за диван. Там, за диваном, валялась дама 90-60-90, с чёрными волосами до копчика и со связанными руками. Лицо дамы рассмотреть было крайне трудно, поскольку его закрывала маска Комика из известного театралам масочного дуэта.

Маска в своё время претендовала бы на звание произведения искусства — литая, металлическая. Но в этот исторический отрезок времени, в этом спектакле она была Маской Посмертной, Трагической и, судя по всему, орудием убийства».

Макс грохотал мебелью, выбирая точки для съёмки.

Дама была ещё теплой. Возможно, причина тому — пылающий камин рядом. Извращенец-убийца содрал со стены маску — вторая всё ещё болталась рядом с одиноким гвоздём, — раскалил её в огне и каминными щипцами прижал к лицу дамы.

— Знаешь, кто это? — Макс ткнул пальцем в перчатке (мы — опытные свидетели, следов не оставляем) в портрет на стене. — Йоко Иванова.

Естественно, сейчас я с трудом вспомнила бы даже, кто такая Наталья Степанцова. Сейчас весь «сапиенс» во мне был направлен, во-первых, на поиск зодиакального иероглифа, во-вторых — на осознание ощущений от этого поиска.

…Всё, на что хватило моей фантазии — уж не знаю, управляемой кем-то или самостоятельно прорезавшейся, — это на то, чтобы разделить волосы дамы, рассыпанные по полу, на два жгута и навертеть из них нужную мне форму… Вспышка.

Потом, когда мы бежали к машине, я с треском переваривала новый вопрос: мною в этот раз двигало что-то или я сама совершила осознанный шаг для завершения картины чужого преступления? Я ведь уже знала, как должен выглядеть символ Овна… А в том, что убиенная — Овен, я не сомневалась.

Мне было страшно даже подумать о том, что я — соучастница. То есть я и была соучастницей, но ведь не по доброй воле, не по собственному желанию и изменить что-то в этом кровавом деянии я была не в силах. Но сегодня я поняла, что меня втянули в опасную игру, что грань между спокойствием и пропастью совсем крохотная, от белой совести до адских экзем в душе расстояние — полсантиметра…

— Она — актриса, известная, не скажу, что очень талантливая, — втолковывал мне Макс, — но лицом торговала успешно, много и часто…

Я вспомнила, кто такая Йоко Иванова. Главный персонаж отечественного трэш-кино. Секс-символ, дитя японско-советской дружбы, её золушкинская история в разных вариациях отметилась в каждом издании на русском языке.

Но её-то за что? Если убивать всех актёров, обойдённых талантом, отечественный кинематограф вымрет на много лет вперёд! Красивая женщина — уже это должно было стать её пропуском в благополучную старость…