Тамара Лисицкая - Двенадцать

Я набрала номер Веры Павловны.

— Я могу возвращаться? — робко поинтересовалась Юлия Марковна. — Вы уже нашли то, что искали?

— Да, нашла… Скажите, Юлия Марковна, кто мог оставить в вашем мусорном ведре рисунки?

— Рисунки?

— Ну да… Художественные изображения… На белой бумаге, формат А4, мягким карандашом, люди в движении… Кто среди ваших знакомых рисует?

— Ну… Все по чуть-чуть… — она совсем смутилась. — Лёва… Вера Павловна… Я тоже, иногда, когда никто не видит… У меня есть альбомы, вы можете посмотреть, если вам интересно… Но, право же, это не имеет никакой художественной ценности…

Что ещё? Спросить у старушки, не помнит ли она, при каких обстоятельствах была написана «мусорная картина»? С натуры рисовалась, или по памяти? Да что уж там — не она ли убила эту самую позирующую актрису?

— Спасибо, Юлия Марковна.

Я разлепила два оставшихся бумажных комка. На одной картинке — переломленный пополам музыкант Лагунин. На втором — знакомые, тщательно прорисованные, подретушированные гипсовые завитки монументальной вазы. Если мне не изменяет память, до сих пор эта ваза украшала жилище Лёвы…

Я в любом случае не дождалась бы Юлию Марковну. Во-первых, естественно, я решила осмотреть вазу. Не могли её рисовать просто так, без тонкого намёка. Во-вторых, даже если бы никакой вазы не было, я бы всё равно помчалась куда-нибудь сама-не-знаю-куда. Потому что в самых периферийных уголках моего организма началось знакомое брожение чувств. Тошнота, дрожь, волнение, желание делать непонятные вещи, тревожность, возбуждение, окончательная потеря разума — известные ощущения всех беременных женщин вообще и меня в частности. Как соучастницы преступления. И двенадцатого готовящегося убийства. Я взяла все деньги, которые смогла найти в квартире Юлии Марковны. Потом верну.

«…Возможно, я погибну. Я сообщаю это без надрыва, хотя, конечно, умирать не хочется. Просто невозможно поверить в то, что он оставит в живых свидетеля. А я — свидетель».

Пустая Лёвина квартира была доверху наполнена смертельной тоской и запахом беды. Нет, боже упаси, непосредственно в доме не имелось никаких следов насилия и жестокости. Наспех прибрано, такое ощущение, будто Лёва утратил своё большое и светлое чувство любви к порядку. Или как будто ему стало всё равно. Да, скорее ему стало всё равно. Посуда на столе, открытая дверца микроволновки, — о ужас — носки комочком на полу. И над всем этим — красавица ваза.

Я прощупала каждый сантиметр её гипсового тела. Простучала колонну-постамент, заглянула внутрь. Внутри обнаружила маслянисто-металлическое озерцо, пошевелила бесхозной тапочкой, долго рассматривала осевшие на ворсинках вертлявые капли. Хвала разуму, я не стала пробовать это на зуб, одумалась в последний момент.

Потом я до конца дня бродила вокруг головного офиса банка «Северная крыша». Пыталась звонить главе. Секретарь в первый раз ещё интересовалась целью моего вторжения. Но после того, как я в пятый раз попыталась убедить её в необходимости предупредить жестокое ритуальное убийство её начальницы, интересоваться перестала.

— Прекратите нас терроризировать! — прошипела она перед очередным швырянием трубки. — Ещё звонок — и я вызову милицию!

— Чудесная мысль! Вызывайте!

Всю ночь меня мутило, и к утру я уже не сомневалась, что убийство произойдёт именно сегодня. Судя по силе мути, убийство будет знаковое, значимое и значительное. Юлия Марковна исчезла из дому раньше, чем я проснулась-очнулась. Мне некому было задавать вопросы, и не с кем было советоваться.

Я позвонила в редакцию любимого журнала и попросила Веронику Витольдовну Пиотровскую связаться с пресс-атташе банка «Северная крыша», с пиар-менеджером, с кем-нибудь, кто занимается контактами главы банка с журналистами. Можно было просто вызвать милицию, можно было поднять на уши все издания или, в крайнем случае, Ингу Васильевну. Она бы, с её могучим желанием писать продолжение истории убийств, утрамбовала любые препятствия на моём пути к очередной «жертве». Но я не сделала ни того, ни другого, ни третьего. И вот почему — мне нужен был убийца. Никем не вспугнутый, не предупреждённый, ни о чём не предупреждающий. Зачем же я буду информировать красавицу Ингу Васильевну, если, к примеру, убийцей является всё-таки она? И какие аргументы предъявлю в разговоре с милицией? Я появлюсь на месте преступления раньше него (неё) — сверхгениальный ход! Я разоблачу его (её), я с ним рассчитаюсь, избавлюсь, наконец, от него. Оставалось только придумать, КАК именно я от него (неё) избавлюсь (разоблачу, рассчитаюсь) — боевыми искусствами я не владела, права на ношение оружия не имела. Ладно! Додумаю по дороге!

Вероника Витольдовна, естественно, не была настроена помогать мне с первой же ноты. Этого и следовало ожидать. Более того, я рассчитывала на то, что она сошлётся на занятость и попросит перезвонить завтра, послезавтра… Санкций на написание материала о главе «Северной крыши» не было, не было и причины баловать меня вниманием.

— Перезвоните завтра, я занята!

Я перезвонила ещё раз, потом пообещала приехать и просить её об одолжении лично. Вряд ли ей хотелось наблюдать меня, так что в скором времени просьба о посредничестве была удовлетворена. В том, что ни один человек в редакции не узнает о моей затее, (под «ни одним человеком» я имела в виду прежде всего Рушника, ещё одного подозреваемого…), я была уверена. Вероника Витольдовна ни за что в жизни не станет рекламировать активность такой мерзавки, как я. Кто знает, вдруг из моей затеи выйдет толк? Вот если толка не выйдет, тогда другое дело. Тогда Вероника Витольдовна скажет со вздохом, роняя пепел на грудь:

— А это ведь я договорилась обо всём, подготовила базу… До последней минуты надеялась, что девочка действительно задумала что-то грандиозное… Но, увы, оправдались только мои худшие прогнозы…

Мне пришлось хорошенько упереться лбом в холодное автобусное стекло для того, чтобы избавиться от галлюцинаций на тему Вероники Витольдовны. Эффект амнезии был кратковременным и слабым. Измочаленные, воспалённые клетки моего мозга немедленно наполнились новой ерундой — автобусными запахами, вялым страхом и снова Вероникой Витольдовной.

Секретарша главы «Северной крыши» встретила меня не очень весело. Хорошо развитые уши и интуиция подсказывали ей, несомненно, что я — источник серьёзных проблем. Возможно, она узнала мой голос…

— Лариса Соломоновна уехала, будет завтра… Я могу ей что-то передать?

У меня интуиция, между прочим, развита ещё лучше. Никуда не уехала Лариса Соломоновна, сидит в своём кабинете за дверью, просто передумала общаться с незапланированной журналисткой. Да и эта жрица делопроизводства наверняка нашептала нехорошего…