Елена Логунова - Шерше ля фарш

От возникшей было идеи в поисках свидетелей догнать удаляющийся от остановки автобус и взять его штурмом Гоги отказался: такая выходка вполне могла привести к экстренному переводу его самого из неврологии в психушку.

Оставалось только позвонить коллегам и ждать, что будет дальше.

Матвея мы посадили впереди, рядом с водителем, а сами устроились сзади, чтобы без помех пошептаться. Миллионер наш, впрочем, общаться и не рвался, сидел себе тихо, спокойно, с детским интересом смотрел в окошко на Тбилиси. В психиатрическом-то его наверняка чем-то душепользительным пичкали, отсюда и кротость со смирением, и покорность счастливой судьбе в наших с Алкой милых лицах.

Хотя идеалистка Трошкина думала по-другому:

— Какая натура у парня, а? Кремень! Ни капризов тебе, ни протестов, ни истерического выламывания в пошлом стиле «куда поволокли меня вы, волчицы позорные»! — от души похвалила она нашего нового малознакомого. — Одно слово — сибиряк! Невозмутимый, неболтливый!

— Надеюсь, он и про миллион свой злодеям не проболтался, — сказала я. — Иначе шиш мне будет с кедровым маслом, а не материальная благодарность…

— Так, давай-ка сейчас, пока есть у нас минутка-другая, по возможности восстановим картину. — Трошкина села ровно, как в школе за партой. — Судя по всему, наш покерный чемпион не сумел уйти от бандитов. От казино до аэропорта за ним проследили и организовали встречу в Тбилисском аэропорту. А разворотливые у нас на Кубани бандиты, а? С международными связями! Быстро нашли исполнителей в столице Грузии!

— Ты нотки гордости из голоса-то убери, не тот повод, — попросила я. — Хотя бандитов наших, надо признать, ты еще недооцениваешь. Они ведь не просто организовали комитет по встрече в Грузии, они еще успели засунуть своего человека в один самолет с Матвеем!

— Почему ты так думаешь?

— Потому что, когда он только сел в самолет, этого хваленого буддистского спокойствия в нем не было ни капельки! — Я вспомнила, как пинали мое кресло коленки невротика, и снова рассердилась. — Уж он и ворочался, и дергался, и бормотал… Я-то подумала, что человек летать боится, а его совсем другой страх одолевал: как бы не раскулачили. Но ближе к концу полета он подозрительно затих, а в аэропорту Тбилиси парня как будто и вовсе подменили. Он ведь пошел с теми ребятками, что его встретили, так же спокойно и безропотно, как вот с нами сегодня.

— То есть ты намекаешь, что в полете Матвея кто-то как-то успокоил? — Трошкина быстро сообразила. — Накапал чего-то этакого в прохладительный напиток, например…

Я кивнула.

— Тогда непонятно, откуда у него все эти синяки. Если после приема волшебного зелья парень сделался кротким и послушным, как мои австралийские овечки, зачем его было бить?

— Я думаю, что-то пошло не так. — Я не сдержала злорадный хмык. — У всех этих волшебных средств бывают пренеприятнейшие побочные эффекты, я знаю, мне Кулебякин рассказывал про клофелин и прочие злодейские зелья. Думается мне, у Матвея память отшибло не после встречи с драчливыми братками в Тбилиси, а еще до нее — это последствия принудительного приема «успокоительного».

— Тогда все складывается: Матвея били потому, что он не отдал деньги.

— Карточку с деньгами, — поправила я. — Призовой миллион был на банковской карте.

— С ПИН-кодом! — подхватила Алка. — И вот как раз ПИН-код Матвей забыл напрочь! В целом как, собственно, и историю с миллионом долларов, и всю свою прошлую жизнь…

— Что и дает нам основания надеяться, что вместе с памятью к нему вернется миллион баксов.

За разговором мы и не заметили, как домчали до дома. Тут Алка спохватилась:

— Мы же не решили, что скажем родителям! Какой фигурной лапши им навешаем?

— Давай, для разнообразия, скажем правду? — предложила я.

— Всю?

— Вся-то им зачем? Еще захотят получить свою долю миллионерской благодарности…

— Хорошо, тогда сколько будем вешать ла… правды в граммах?

— Прожиточный минимум, — постановила я. — Скажем, что Максим Смеловский попросил нас на пару дней приютить его знакомого из Екатеринбурга, который в Тбилиси попал в неприятную историю и остался без денег.

— В сумме одного миллиона долларов США, — кивнула Алка.

— А вот про миллион давай не будем!

— Лады.

Мы стукнулись в кулачки, расплатились с таксистом и выгрузились у крыльца. Алка повела было Матвея в подъезд, но я ее задержала просьбой:

— Трошкина, поставь его к стенке!

— За что?! — ужаснулась подружка.

Матвей, что показательно, молча прислонился к белокаменной стене.

Хорошие у них в неврологии препараты! Надо бы нам тоже таких прикупить мешочек-другой и скармливать домашним и коллегам по работе вместо орешков в глазури.

— Чуть правее. — Я подвинула парня. — Тут свет лучше. Ага, вот так стой…

Камерой мобильного телефона я сделала пару снимков в лучших полицейских традициях — в фас и в профиль.

— Зачем это? — поинтересовалась Трошкина.

— Смеловскому отправлю… Все, идем в дом.

Дверь нам открыл папуля.

— О, вы вовремя, быстро к столу! — распорядился он, не выразив удивления при виде нового персонажа.

Некогда ему было удивляться — на кухне звенели в чашках ложечки, нужно было контролировать чайную церемонию.

— Всем добрый день! А у нас дорогой гость из далекой Сибири, прошу любить и жаловать! — объявила я, легкими ударами кулачка в широкую спину дотолкав медлительного и неповоротливого сибиряка по коридору в кухню.

— Это кто? — с неоправданной претензией спросил рыжий Генрих, опустив на блюдечко надкусанную конфету.

Судя по горке фантиков рядом с ним, этот грузинский фриц уже давненько оккупировал теплое местечко за столом, беззастенчиво объедая наше мирное семейство.

— Матвей Карякин, геолог, добрый знакомый Максима Смеловского! — протолкавшись мимо нас с геологом, представила и отрекомендовала последнего Трошкина.

— А это кто? — повторил зануда Генрих.

— О, Макс Смеловский — это замечательный юноша, они с Инночкой вместе учились в университете и с тех пор просто как брат и сестра! — прощебетала мамуля и подарила мне долгий многозначительный взгляд, ни одного из тайных смыслов которого я не поняла.

Братско-сестринскими наши отношения со Смеловским не были никогда. Он самоубийственно мечтает на мне жениться, и мамуля, которая от Макса в непреходящем восторге, откровенно лоббирует его марьяжные интересы, расхваливая мне «милого Максика» по поводу и без оного. С чего же вдруг такая подлая измена?

А, до меня дошло! Похоже, маменька решила, что рыжий Генрих — мой новый кавалер, и он ей понравился не меньше, чем Смеловский.

Чем это, интересно? Не вижу ничего особенного, мой Кулебякин попривлекательнее будет…