Шарль Эксбрайя - Позор семьи

Фонтан вполне ясно дал понять Бруно, что только Адоль, если захочет, может дать ему информацию. Это очень беспокоило полицейского из-за Пимпренетты, конечно… Во время своего первого посещения Адолей он предпочел бы говорить о своих чувствах к Пимпренетте, а не допрашивать и задавать вопросы… не считая того, что малышка может все это плохо воспринять. Когда девушки влюблены, они склонны считать, что больше ничего не существует, что земля перестала вращаться.

Словесная перепалка у Адолей по поводу намерения Пимпренетты выйти замуж за Бруно Маспи продолжалась долго и прошла все драматические фазы, которые только можно вообразить. Поначалу Перрина обрушилась на дочь с криками, проклятиями, угрозами и уговорами. К ужасу Дьедонне, Пимпренетта стала резко возражать матери, и та чуть было не избила ее. Но девушка, защищая свою любовь, оказывала решительное сопротивление, что произвело впечатление на ее отца. Затем мать и дочь обнялись и, прижавшись друг к другу, залились слезами, не переставая предлагать друг другу пожертвовать своим счастьем ради счастья другой. Потом Перрина весомостью приводимых и детально развернутых умозаключений пыталась убедить свою дочь, что она не может так спокойно выйти замуж за представителя закона, потому что сама всегда жила вне закона. Но Пимпренетта объявила, что готова вернуться на правильную стезю и жить с кодексом в руках, дабы не допускать новых ошибок. Сражение закончилось на пророческой фазе, когда мадам Адоль пыталась уверить свою дочь, что ее ждет ужасное будущее, что она ее больше не увидит и никогда не полюбит детей, рожденных от полицейского и неблагодарной дочери, что она умрет в одиночестве, покинутая всеми в награду за жизнь, за ее самоотверженный труд. Дьедонне скромно заметил, что уж он-то будет с ней. Перрина пробурчала, что она ему благодарна, но пусть не рассчитывает, что своими глупыми рассуждениями он заставит ее замолчать. Этот инцидент был улажен, и Перрина принялась представлять свое мрачное будущее. Вот она уже совсем старая расчесывает свои седые волосы, сидя у окна и глядя горящими от зависти глазами на чужих маленьких детей; целыми днями рассматривает фотографии Пимпренетты, когда та была младенцем, подростком, молодой девушкой. Вот она совсем голенькая на подушке, опять голенькая, но уже в Рука-Бланс, где с опаской впервые общалась с морем; в своем первом платьице, в костюме первого причастия, на свадьбе Эстель Маспи… Это воспоминание произвело такое глубокое впечатление на мадам Адоль, что она чуть не потеряла сознание и ее пришлось заставить выпить большой стакан рома, чтобы убедить вновь вернуться на землю. Она решилась на это с отвращением. В то же время потрясение было настолько велико, что сейчас необходимо было идти на полное примирение. Перрина заверила, что не собирается мешать счастью своей дочери и постарается полюбить внуков, воспитанных в уважении к закону. Звонок прервал излияния, которые, казалось, уже никогда не прекратятся.

Это был Бруно.

После небольшого колебания Пимпренетта бросилась ему на шею, а мадам Адоль пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не накинуться на того, кого она уже считала вором. Все-таки в глубине сердца она признавала, что Бруно более предпочтителен, чем Ипполит. Она приблизилась к полицейскому, которому Пимпренетта, наконец, дала вздохнуть.

— Бруно, я бы предпочла другого зятя, чем ты, но так как Пимпренетта настаивает, что поделаешь, женись!

Чтобы дополнить свое короткое выступление, она крепко обняла и расцеловала его в обе щеки, между тем Дьедонне тряс его за руки, уверяя, что он его считает лучшим из парней и что приложит все усилия, чтобы быть для него лучшим из отцов. Перрина полагала, что ее муж преувеличивает. А Бруно, ужасно стесняясь, чувствовал себя так, будто совершает какое-то мошенничество. Конечно, он хотел видеть Пимпренетту своей женой, но сейчас он должен выполнять служебное задание. Пимпренетта, склонная впадать в тревожное состояние, первой заметила замешательство своего возлюбленного. Уже готовая расплакаться, она сказала плаксивым голосом:

— У тебя не очень-то довольный вид…

— Да нет, напротив, только…

— Что «только»?

— Я полицейский.

— Все знают, что ты полицейский, и что дальше?

— Я здесь по службе.

— По службе?

— Я должен допросить твоего отца…

— По поводу чего?

— По поводу убийства Итальянца, которого выловили в Старой Гавани.

Растерявшийся Дьедонне, побледнев от ужаса и дрожа, промямлил:

— Я… я… ты смеешь… ты, Бруно! О!.. Боже мой… услы… услышать по… подобное!

Он заметил в этот момент, что все еще держит руку Бруно в своей. Он тотчас отбросил ее, как будто она его обожгла, и сказал с грустью:

— А я-то думал, что ты пришел к нам как друг, как сын…

Уставившись на Бруно обезумевшими глазами, Пимпренетта медленно отступала к лестнице, ведущей на верхний этаж, все время повторяя:

— Ты меня обманул… ты, Бруно… ты меня обманул…

— Нет же, я клянусь тебе, что я тебя люблю… что я никого, кроме тебя, не люблю, и что ты будешь моей женой… И все-таки это не моя вина, что у твоих родителей профессия… так не похожая на мою!

— Ты меня обманул… Ради своей мерзкой профессии!.. Ты мне противен!.. Ты меня обманул!

Перрина сочла, что настало время ей вмешаться в ссору. Она ринулась вперед со своей обычной горячностью, резко нападая на дочь:

— Ты видишь? Еще бы немного, и ты бы вышла замуж за палача своей семьи! Да, хорош он, твой возлюбленный! Мы ему согласны были отдать твою руку (которую он даже не просил, хам), но все, что он счел нужным сказать в ответ, так это то, что обвиняет твоего отца в убийстве!

Маспи попытался возразить:

— Позвольте, я никогда не говорил…

Возмущенная мадам Адоль проигнорировала своего собеседника, обращаясь только к дочери:

— Слышишь? Теперь он меня обвиняет во лжи!

Она снова набросилась на Бруно:

— Ну скажи, как ты считаешь? Ты что, воображаешь, что моя дочь собирается выйти за тебя замуж? Дьедонне, вышвырни его отсюда вон!

Этот приказ, кажется, не вдохновил господина Адоля, который осторожно посоветовал:

— Может, будет лучше, если ты уйдешь сам, Бруно?

— Нет.

— А?.. Перрина, он отказывается!

Не обращая внимания на родителей, Бруно направился к Пимпренетте.

— Я прошу тебя, моя Пимпренетта, ты же прекрасно знаешь, что я люблю тебя!

— Нет, ты меня не любишь… ты любишь только свою профессию… Ты полицейский и ничего больше… Уходи! Я тебя ненавижу!

Повернувшись на каблуках, она бросилась к лестнице и стремительно взбежала на нее. Слышно было, как она закрылась в своей комнате. Помрачневшая Перрина набросилась на Бруно:

— А если она покончит с собой, чудовище? Соблазнитель! Бандит! Убийца!