Шарль Эксбрайя - Позор семьи

Несмотря на пессимизм, вызванный долгим топтанием на месте в расследовании, которое не давало никаких результатов, дивизионный комиссар — против своей воли — все-таки поддался спокойным и убедительным доводам инспектора Пишеранда.

— Как у нас с делом о ювелирном магазине?

Полицейский пожал плечами.

— С этим все ясно, и я бы уже закрыл дело, но хочется разделаться одним махом и с делом об убийстве Итальянца.

— Объясните мне, как этого достичь? Я, в свою очередь, изложу все нашему начальству!

— Сначала рассмотрим дело о ювелирном магазине: мы задержали Бастелика и Доло. Последний — новичок, без опыта, да и Антуан никогда не был заводилой. Невозможно, вопреки тому, что он рассказывает, чтобы он пошел на это дело в одиночку, и прежде всего потому, что это не соответствует его характеру…

— Но ведь он мог измениться!

— Не в его возрасте! К тому же, поглядите на него: он носит начищенные ботинки, яркий галстук и безупречно сшитый костюм… Бастелика не будет подставлять голову… Нет, двое других точно принимали участие — Салисето и Боканьяно… Я хочу заставить их сознаться, и как можно скорее.

— Почему не сейчас же?

— Потому что уверен, что Салисето или Боканьяно убили Ланчиано, чтобы ограбить его, кто-то из них двоих и провернул это дело втайне от другого. Он не доверял ему, так же как и полиции, а может, и еще больше! Если Салисето или Боканьяно припрятали генуэзские драгоценности в надежном месте, я только окажу ему услугу, если засажу на несколько лет… тем самым я избавлю его от соблазна реализовать одну-две вещицы из украденного и обелю в глазах его товарищей… Понимаете?

— Очень хорошо.

— Действительно, за Салисето и Боканьяно ведется строгое наблюдение, чтобы помешать им бежать… Они, должно быть, не понимают, почему мы их не сажаем, как полагается подлинным уголовникам, они убеждают себя, что мы просто дураки, и это придает им чувство безопасности, ложной, конечно. Я думаю, что, успокоившись, убийца сделает какой-нибудь неверный шаг, и это позволит мне его арестовать.

— А у вас нет более точных соображений относительно преступника?

— Тони Салисето… Итальянец. У него уже была какая-то информация, он ведь обратился к главарю, а не к кому-то из подчиненных, и к тому же Боканьяно слишком глуп… Патрон, я у вас прошу еще несколько дней.

— Хорошо.

— Спасибо.

У Маспи в доме все было по-прежнему на грани развала. С тех пор как взбунтовалась Селестина, со времени ареста Ипполита, у дедушки и у Элуа было чувство, с которым они не могли мириться, что с их желаниями в доме больше никто не считается. Долгие годы зависимости оборвались в одну секунду. Теперь Селестина даже и не пыталась обходить в разговорах запретную тему — Бруно. Все действительно развалилось с тех пор, как Маспи вернулись домой после несостоявшейся помолвки. Едва Селестина успела положить свою сумку на стол в гостиной, как тут же обратилась к своему мужу с такой озлобленностью, какую трудно было представить в обычной женщине, любящей и почтительной:

— Посмотри на меня, Элуа. И тебе не стыдно?

Остальные замерли и оставались неподвижными, как в каком-нибудь фильме «новой волны». Маспи Великий, еще не привыкший к подобным выходкам, хотел как-то восстановить свой авторитет:

— Что это за манера разговаривать с мужем, которого ты должна уважать?

Селестина насмешливо улыбнулась:

— Кто тебе это сказал?

— Что сказал?

— Что я должна тебя уважать?

Растерявшись, Маспи Великий пробормотал:

— Ну! Потому что это закон… в конце концов закон…

— Но на закон тебе ведь плевать?

— Только в одном смысле этого слова!

— Да нет здесь никакого смысла! Ты нас всегда учил, что закон и полицейские — это все не для тебя… И к тому же ты довольно часто сидел в тюрьме именно из-за того, что нарушал закон.

— Ну и что?

— А то, что теперь не надо взывать к закону, чтобы надоедать мне!

— Надоедать?

— Конечно! И мне на закон плевать, так же как и тебе, и нечего толковать тут о том, чтобы его соблюдать!

Вмешался дедушка:

— Элуа, не позволяй ей говорить с тобой в таком тоне! Подумай, какой пример она подает твоей матери!

Селестина вывела старика из игры в одну минуту:

— А вам, дедуля, лучше убраться в свою комнату, пока я еще не слишком разнервничалась, иначе вам придется искать обед в другом месте!

Маспи возмутился:

— Селестина! Я тебе запрещаю…

— Ты! А я тебе говорю…

Именно в этот момент началась новая эра в доме Маспи. Элуа, несмотря на первый момент растерянности, не пожелал вот так сразу признать свое полное поражение. И пока дедушка и бабушка торопливо удалялись в свою комнату, чтобы еще раз не попасть в шквал надвигающейся грандиозной ссоры, он принял торжествующий тон:

— Селестина, ты меня к этому не приучила… Ты обращаешься со мной, как с самым последним…

— А кто ж, как не самый последний позволяет оскорблять свою жену, даже не попытавшись ей помочь?

— Что ты такое говоришь?

— А, может, ты не слышал, как со мной разговаривала Перрина?

— Когда говорят о Бруно Маспи, я не вмешиваюсь! Мне и так стыдно!

— А мне стыдно за тебя!

— Я запрещаю тебе говорить об этом человеке, которого я и знать больше не хочу!

— Ты его не хочешь больше знать? Ты круглый дурак! Во всяком случае, не осмелишься же ты утверждать, что он не был красив, наш мальчик, когда родился!

Элуа сомнительно скривил губы.

— Красив… не стоит преувеличивать… К тому же мне интересно знать, в кого ему быть красивым?

— В меня! А ты помнишь, какая я была тогда, когда мы его сотворили, нашего мальчика?

Маспи не понравился такой поворот в разговоре, ибо это выбивало почву у него из-под ног.

— Я помню, что запретил о нем говорить. Он же обесчестил семью, которую до этого так уважали!

— Кто?

— Что значит «кто»?

— Я тебя спрашиваю, кто нас уважал?

— Но мне кажется, что…

— Нет, Элуа… Нас уважал только марсельский сброд, а среди нормальных людей ты вряд ли нашел бы хотя бы одного, кто пожал бы тебе руку… и они были бы правы, Маспи Великий, потому что ты был плохим мужем, недобросовестным отцом, а для всех остальных — мелким воришкой!

— Я вижу, что господин Бруно здорово тебя сагитировал!

— Он может ходить везде с высоко поднятой головой!

— В своей холуйской ливрее.

— А ты разве не напяливал нечто вроде ливреи, когда попадал в тюрьму?

— Меня заставляли! Сам я ее не выбирал!

— Нет, ты ее сам выбрал, ведя такой образ жизни!

Наступило молчание — каждый обдумывал то, что было сказано. Элуа, сидевший в своем кресле, поднялся.

— Селестина, я всегда тебя уважал… но в этот раз ты зашла слишком далеко… Я считаю твоего сына презренным типом, который опозорил себя в моих глазах, я и пальцем не пошевельну, если ему потребуется помощь… Для меня Бруно Маспи мертв и похоронен… И теперь, если ты желаешь к нему присоединиться, ты можешь… и если Фелиси пожелает последовать за тобой, я не буду мешать… Ты, твой сын и твоя дочь, вы говорите на непонятном мне языке, и, само собой разумеется, мы не понимаем друг друга… Если необходимо, я один останусь со стариками и буду защищать честь семьи Маспи!