Шарль Эксбрайя - Позор семьи

Доле пришлось прийти на помощь Шивру, чтобы сдержать Элуа, который громко кричал:

— Отпустите меня, я сейчас его убью!

Фонтан-Богач повернулся к Бруно:

— Ты нас оскорбил, парень… Я не буду тебе отвечать, как следовало бы ответить, потому что я у тебя в доме. Я тебя знать не хочу. С этого момента ты для меня больше не существуешь.

Перрина добавила:

— И если я еще замечу, что ты крутишься возле моей дочери, будешь иметь дело со мной, полицейское отродье.

Пимпренетта, всхлипывая и заикаясь, пробормотала:

— Я… мне казалось, что… что ты меня любишь…

— Вот именно потому, что я тебя люблю, моя Пимпренетта, я и хочу остаться честным.

Мадам Адоль вновь вмешалась:

— Пимпренетта! Еще хоть слово этому негодяю, и я оторву тебе голову, слышишь?

Элуа, которому удалось немного успокоиться, заверил всех, что не будет кидаться на своего сына. Он ограничился лишь тем, что, подойдя к нему, произнес:

— Встань.

Бруно повиновался.

— Ты опозорил не только меня, ты опозорил свою мать, брата, своих сестер и моих родителей, да еще оскорбил моих друзей, моих старых товарищей… Для тебя нет ничего святого, Бруно! Ты прогнил до мозга костей! Но если ты не боишься больше живых, может, у тебя осталась хоть капля стыда перед мертвыми?

Он схватил сына за плечи и подвел его, в благоговейном молчании присутствующих, к своего рода дагерротипу:

— Вот твой прапрапрадедушка Гратьен Маспи. Он умер на каторге в Тулоне… А вот — его сын, Модест… совершил оплошность — убил полицейского… человек со слишком горячей кровью… он кончил на эшафоте!.. А это — Оноре, отец моего отца… пятнадцать лет в Гвиане… его жена, Николетта — двенадцать лет в тюрьме города Экс-ан-Прованс. А вот это — мать твоей матери — Прюданс Казавет… твоя бабушка, Бруно… она умерла в больнице тюрьмы Шав…

Элуа торжественно перечислял сроки, к которым были приговорены все те, чьи портреты висели на стене, подобно тому, как Руи Гомес повествовал Дону Карлосу о подвигах своих предков в знаменитой сцене…

— Твой дядя Пласид, мой брат… если он узнает о твоем поступке (а уж я-то его хорошо знаю), он же может объявить голодовку в Нимском Централе, где ему сидеть еще пять лет!.. Мой кузен, Рафаэль Ано, двадцать пять лет тюрьмы в целом, перед тем, как его выслали… Максим Казаве, твой дядя, брат твоей матери, сейчас здесь, в Бомет…

Элуа, резко повернувшись, встал перед сыном.

— А сейчас неужели ты осмелишься сказать мне прямо в глаза, что ты собираешься предать всех тех, кого нет с нами?

— Я не собираюсь жить, как жили они, не хочу быть похожим на загнанную крысу! Просто вы насочиняли кучу историй, чтобы самих себя уверить, что свобода жива лишь в тюрьмах, но я, я вам говорю, что вы все несчастные, жалкие типы, которые обманывают сами себя и слишком трусливы, чтобы это признать! Да самый убогий бедняк счастливее, чем вы! Вы ни на секунду не можете расслабиться… Вы наворовали добра, которым незаконно пользуетесь! Вы все время дрожите от страха, боясь услышать шаги полицейских у себя под окнами… Да, жалкие типы и ничего больше!

Элуа Маспи, белый, как полотно, указал на дверь:

— Вон отсюда! Ты мне больше не сын! Я отрекаюсь от тебя! Ничего другого я от тебя и не ждал. Я проклинаю тебя!

— Ты? Проклинаешь? Да кого ты можешь проклясть, когда ты сам вне закона?!

Бруно взял за руки мать:

— Мамочка, я тебя очень люблю… но знаешь, как мне было горько в детстве, когда в трудную минуту тебя не было рядом… и поэтому я не пойду вашей дорогой…

Маспи заорал:

— Я тебе запрещаю прикасаться к матери!

Не обращая внимания на отцовские крики, юноша долго еще стоял, прижавшись к матери. Его сестра Эстель повернулась к нему спиной, когда он подошел к ней, а маленький Илэр показал язык, лишь Фелиси взяла его за руку и поцеловала. Он наклонился к ней:

— Я тебя отсюда вытащу…

Бруно хотел проститься с дедом, но тот злобно сплюнул на пол; бабушка Адель, впервые в жизни осмелившись ослушаться своего мужа, наклонила голову внука и прошептала ему на ухо:

— Иногда я думала, как ты…

Прежде чем выйти из комнаты, Бруно обернулся:

— Пимпренетта, я люблю тебя и всегда буду любить… Поверь мне… Я приду за тобой…

Бруно ушел, гости один за другим потянулись к выходу, не находя слов, чтобы утешить Элуа. Фонтан-Богач все же решил выразить общее мнение:

— Элуа, мы по-прежнему тебе верим… Ты не виноват… Дети, они, как арбуз, — пока не разрежешь — не узнаешь, что внутри…

— Спасибо, Доминик… от всего сердца спасибо… Я еще пока не могу понять, что же произошло со мной… У меня был сын, на которого я возлагал большие надежды в будущем и, вот тебе пожалуйста — у меня под боком полицейский, который надо мной еще и издевается! Он над всеми нами издевается! Это чересчур… Боюсь, я этого не вынесу…

И, позабыв все приличия, Великий Элуа Маспи заплакал на плече своего друга Фонтана-Богача. Все остальные молча вышли. Доминик по-братски похлопал своего старого товарища.

— Ну, ну, Элуа! Успокойся… К чему так трепать себе нервы?

— Да ни к чему, я знаю, и все-таки ну кто мог подумать, что этот Бруно, которым я так гордился, в один прекрасный день станет позором семьи?

Этим вечером двадцать второго мая 1963 года исполнилось ровно три года с тех пор, как Бруно Маспи покинул семью, не подавая о себе никаких вестей. До его родственников доходили лишь кое-какие россказни, которые они при каждом удобном случае выуживали у собеседников, но никогда (никогда!) не подавая вида, что это их интересует, дабы не уронить своего достоинства. Им стало известно, что он активно продвигается по службе в полиции, а это только усугубляло позор семьи Маспи, ибо если судить по тому, как Бруно начал свою карьеру, он сможет в конце концов стать начальником всех полицейских Франции! Только представив себе такую возможность, Элуа Маспи чувствовал, что обливается холодным потом. И чтобы не потерять уважения к себе самому, он решил, что покончит счеты с жизнью и ценой самопожертвования сотрет позорное пятно с имени Маспи. Эти черные мысли, которые бурное воображение южанина тут же превращало в неотвратимую реальность, бередили его душу, и он заливался горючими слезами, при виде которых Селестина убивалась не меньше его.

Разумеется, в течение этих трех лет никто не посмел бы в доме Маспи даже произнести имя отвергнутого сына, боясь навлечь на себя гнев главы семейства. Но стремление забыть само по себе не может смягчить боль, разрывающую ваше сердце. И даже те, кто не считался близкими друзьями Элуа, не смогли не отметить, что уход Бруно из семьи имел роковые последствия. Конечно, было бы ошибочно утверждать, что дела семейства Маспи пришли в упадок со времени предательства его старшего сына, и все-таки это было уже не то… Да, к Элуа продолжали приходить за консультациями, его еще считали бесспорным знатоком своего дела, но те, кто к нему приходил, отмечали, что прежнего задора и пыла в нем уже нет. Элуа почти совсем не выходил из дома. Его старый друг, врач, советовал ему почаще гулять на свежем воздухе, если он не хочет в конце концов стать похожим на губана [3] Маленькая морская рыбка. , на что Маспи Великий угрюмо ответил: