Нина Соротокина - С видом на Париж, или Попытка детектива (сборник)

— Ладно. Разговор о «Прозрении» оставим на потом. Скажи, что за человек Боташова?

— А зачем тебе знать про Боташову? — быстро спросил Колюжин.

«А тебе какое дело?» — мысленно вскинулся Пильнев.

— Знаешь, чем отличаются на «Мосфильме» творческие личности от прочих? У творцов очень цепкий взгляд на баб.

Пильневу бы улыбнуться независимо, а он, как дурак, обиделся, засопел, шея налилась кровью, сейчас и щеки покраснеют. Гимназистка, леший меня побери.

Колюжин расхохотался, потом зашелся в кашле, тараща глаза и пытаясь объяснить, что отсутствие юмора хуже СПИДа, потому что от последнего противоядие найдут, а от первого — никогда. Отдышался и закурил еще одну сигарету.

— Если ты Боташову наметил в «Прозрение», то, пожалуй, угадал. При всех своих роскошных данных снимается она мало, работать с ней трудно, в голове у нее всегда эдакие завихрения. Моя Нинка с ней общалась, она и посоветовала мне взять ее на роль Бестужевой. Я же тебе рассказывал. Они с Нинкой в мистику играли, там даже какой-то домашний клуб был: астрал, гороскопы, экстрасенсы и прочая муть. Свою я, слава богу, отвадил.

— Почему — муть? Интересно людям. Это их дело.

— Вот ты всегда так. Твой принцип — беспринципность. А я говорю, что нормальный человек не в астральный клуб будет ходить, а делом заниматься, — прокричал, вдруг обозлившись, Колюжин, но потом сник. — А вообще-то несчастная она баба — Ольга Нестеровна. Правда, есть сын, отец известен, из актеров. Большой подлец! Второй муж не подлец, но укатил за кордон, то ли в Израиль, то ли в Америку. Она вроде бы хотела ехать с ним, но передумала. Впрочем, здесь все покрыто туманом — на уровне сплетен. Что тебе еще рассказать?

— Ничего. Ты мне и так уже лишнего наговорил.

На последнее замечание Колюжин никак не отреагировал, зная, что Пильнев сплетничать не любит и к увлечению других этим интересным занятием относится весьма болезненно, поэтому придал беседе другой оборот:

— Играла она сегодня великолепно, боюсь только, что это все псу под хвост.

Пильнев дернулся так, что подломил колесико у кресла, и оно слегка завалилось на один угол.

— Если казни в фильме не будет, я тебе все ребра переломаю.

— Ага… Ты же сам из сценария казнь выкинул! Мало ли что тебе говорили. Бороться надо было. Бороться!

Потом они работали, то есть обсуждали и сцену прощанья, и заключительные сцены, и еще много всего. Уходя, Пыльнев задержался около номера Боташовой, но стучать поостерегся, был уже первый час ночи.

Утром, едва дождавшись приличного времени, а он посчитал таким десять утра, Пильнев набрал номер Боташовой. И опять с ним говорила соседка. Ольга Нестеровна хотела улететь сегодня, но нет билетов. Она, бедная, просто плачет. У нее в Ялте сын один. Где сейчас? Так завтракать ушла, а потом поедет с группой на площадку.

Пильнев решил не звонить Верочке насчет машины, взял такси. Съемки еще не начались. Костюмеры трудились, обряжая массовку. Колюжин еще не приехал.

— Боташова? — удивился помреж. — Так ее еще вчера отсняли. На сегодня остались кой-какие крохи, но это за нее сделает дублер. Ольга Нестеровна, наверное, уже в аэропорту. Вы не представляете, какого труда мне стоило достать ей билет.

Дорога в аэропорт не заняла и получаса, и все это время Пильнев с настойчивостью маятника твердил: «Только бы успеть… успеть!» Он не думал, что скажет Боташовой при встрече, ситуация подскажет, но время от времени, выныривая из горячечного, такого непривычного для себя состояния, спрашивал с надеждой: «Я что — влюблен?» И тут же шарахался от этого вопроса.

Бывают такие чувственные всплески счастья, которые потом разом тускнеют, лопаются, как пузыри после проливного дождя, потому что влюбленность может существовать только в заданных условиях: на этой даче, в коридорах этой гостиницы, на аллеях этого города. И Пильнев боялся, что вся его влюбленность может существовать только в непосредственной близости от бутафорского эшафота. Там была сцена, игра, но небо, бастионы, граненые от слез глаза Боташовой — все это было настоящим!

Но не это главное. Прекрасная, отчужденная и чем-то очень знакомая женщина высветлила в нем самом то, что он так глубоко в себе запрятал, словно этого и не было. Она придала смысл сидению над чистым листом бумаги и уже готова была, хоть и не подозревала об этом, вывести его из тех лабиринтов, которые он сам в изобилии построил в рукописи.

Аэропорт являл собой вид растревоженного улья. Неземной вселенский голос, словно с облаков, объявлял прилет, отлет, опоздание, при этом давал полезные указания относительно ресторана и парикмахерской. У объявляющей был легкий дефект речи, а может, микрофон барахлил. Да разве найдешь в этом скопище людей нужного человека?

Вначале Пильнев выяснил, когда будет рейс на Ялту, то есть в Симферополь. Потом он бегал по лестницам, толкался, прыгал через чемоданы, обшарил весь общепит, заглянул в парикмахерскую, трижды пересек змеящуюся очередь в туалеты. В одежде было тесно, как в коконе, а хуже всего — заколол бок, это камешки в желчном пузыре зашевелились, царапая нутро.

Он перешел на шаг, стараясь унять боль, обогнул газетный киоск и увидел Боташову. Она стояла в углу и читала журнал: спокойная, элегантная, совершенно чужая женщина, не имеющая никакого отношения ни к эшафоту, ни тем более к его сценарию. Почувствовав его взгляд, она подняла глаза.

— Вы тоже летите? — вежливо, в меру удивленно.

— Нет. Я вас ищу. Хотел еще вчера с вами поговорить, но…

— О чем?

— Я хотел предложить вам роль, — Пильнев почувствовал, что краснеет, а главное, в речи его застрял какой-то лишний звук, что-то вроде «э-а-о», и он, как артиклем, предварял им каждое слово. — Женщина трудной судьбы, делала революцию, раскулачивала, сидела, потом вышла… Ну, словом, жертва культа Сталина.

Баташова слушала внимательно, не перебивая ни словом, ни жестом.

— Только сценарий пока не… вылупляется. Конца нет и вообще. Я надеюсь на вашу помощь.

— Какую, помилуй бог?

— Ну, несколько бесед в Москве, так сказать… в рабочем порядке.

— Это вы нарочно придумали про сценарий? — спросила она вдруг. — Сейчас все пишут про культ… разрешили. — Она усмехнулась. — Смешная у вас фамилия. Пильнев. Почему не Пыльнев? Когда буква не на месте, это мешает воспринимать человека всерьез.

— Вы хотите сказать, что отказываетесь от роли?

— Ну почему же? Не отказываюсь. Я против встреч в рабочем порядке. Я такого рода соавторство не понимаю.

В какой момент она начала говорить с раздражением? Глупо-то как, стыдно…

— Вам плохо? Вы так побледнели.

— Нет, нет. Ничего… — Бок болел нестерпимо.

— Кажется, мой рейс. Послушайте.