Нина Соротокина - С видом на Париж, или Попытка детектива (сборник)

Действительно, объявляли рейс на Симферополь, но Боташова не спешила уходить, а даже придвинулась к нему, глядя с испугом.

— Значит, я вас больше не увижу? — выдавил он через силу.

— Альберт Леонидович, ну что вы? Захотите, так и увидите. И роль у вас я сыграю. Только не надо так волноваться, — говорила она торопливо и легко касалась его плеча, словно гладила.

— Можно я позвоню вам в Ялту?

— Я не знаю, какой там номер телефона. Пансионат «Море», совсем плохонький. Ну вот… вам уже лучше, да? Ну так я пойду?

— Да, конечно. До свиданья.

По счастью, рядом был подоконник. Разноцветная старуха в галошах на босу ногу потеснилась с узлами. Кто-то принес воды в крышке от термоса.

До такси Пильнев дошел сам, а когда приехал домой, боль почти прошла, сменившись смертельной усталостью, сухостью во рту и полным безразличием ко всему происходящему.

Он лег на диван лицом к стене, прошептал в кожаную подушку: «Она права. Это не моя тема…» — и заснул.

Проснулся он в сумерках. За письменным столом боком сидел человек, казалось, что он одним глазом всматривается в разложенные на столе черновики, а другим косится на Пильнева. Призрачный свет из окна истаивал, как снег, на костистом, бесстрастном его лице.

Пильнев уже понял, что брошенные на стул плащ, брюки и еще худая очертаниями белая ваза сыграли с ним эту шутку, но хотел продлить игру, слишком неожиданным было появление этого вроде бы навсегда исчезнувшего образа.

— Что мне с тобой делать? — мысленно спросил Пильнев, но, видно, Антип Захарович его услышал, потому что прошептал тускло:

— Пиши все как есть. Пиши нашу правду, нашу…

«Вот прииде некто тать…» Пильнев закрыл глаза. Он не хотел просыпаться.

1991 г.

Телевизионная дива кокетливо вздохнула и поведала, что нигде так дешево, как в «Алисе», вы не купите…

— Сволочь, — бросила на ходу Ольга диве, выключила телевизор и, припечатывая босыми пятками линолеум, проследовала на кухню.

Вы пороли когда-нибудь парашют? У ног лежит белое блестящее облако, пар, снег. Нет, облако все-таки лучше, потому что легко представить, как в горней выси это белое чудо опускается к грешной земле. Под куполом человечек, с земли — червячок в коконе комбинезона, но сам-то он ощущал себя венцом творенья и со счастьем, а может быть, с испугом смотрел на разлинованную планету: леса, дороги, реки, трубами ощеренные города.

Парашют занимал всю кухню целиком, дед прикинул — сто пятьдесят квадратных метров шелка. Вначале порола одна Ольга, потом не выдержала — какого черта! — и возник дед. Когда четыре руки, то сразу можно перейти с ножниц на лезвие. Гнилые нитки, намертво приварившиеся к шелку, так и трещали, с ума можно съехать, сколько на парашюте крепких нейлоновых тесемок! Тетю Гаяну не звали, она сама пришла с маленькими маникюрными ножничками в мягкой ручке. Порола она неторопливо, аккуратно, тем удивительнее было, что производительность труда сразу возросла.

Юность деда пришлась на оттепель. Теперь в свои пятьдесят с гаком лет он великолепно выглядит, никакого живота, очки в приличной черепаховой оправе организуют его несколько смятое лицо, придавая ему строгий академический вид. Как все шестидесятники, он твердо верит, что добро в человеке восторжествует. Дитя застоя Ольга заходится от его наивности. Прибавьте к этому «восторжествует» мягкие интонации Окуджавы, чтобы с кем-то там взяться за руки, друзья, еще гордость жителя одной шестой суши, спесь нации, первой попавшей в космос, желание в каждой захардяшной мыслишке разобраться до дна, и вы поймете, что контакта у дочери с отцом не было.

— Может, этот парашют был в Афганистане, — в голосе деда звучит сложный аккорд глобального пацифизма и сочувствия погибшим.

— Какая тебе разница! Держи крепче, а то лезвие скользит.

— Но это же безумие. Я же вижу, он совсем новый, со склада. Его шили люди, он стоит кучу денег. Легче новый сшить, чем этот распороть. Неделю уже сидим.

— Хорошо бы связаться с мастерской, где шьют эти парашюты, — подает свой голос Гаяна, трогательная бородавка над губой вздрагивает, она улыбается.

— Это зачем еще?

— Попросить, чтобы они нашивали меньше тесемок или хотя бы не так крепко… Можно будет им за это приплатить.

Ольга засопела обиженно. Нашли время для шуток… Парашюты она достала через свою школьную подругу в военном городке. Освобожденные от тесьмы килограммы шелка надо было вымочить в стиральном порошке, выстирать, высушить и сдать в ателье. Платили не так чтобы много, но не унизительно. Остальное было заботой кооператоров: шелк красили яркими анилиновыми красителями и шили из него куртки.

За какие только соломинки не хватается человек в трудное время! Выжить! И не только в прямом, в материалистическом смысле. Деньги сейчас не есть «особый товар, выполняющий роль эквивалента», деньги — это миф, нереальность, а парашют — реальность.

Кирилл Петрович, в отличие от дочери, не сразу это понял. Он думал, что эпоха неолита, которой он отдал тридцать лет жизни, позволит ему до старости зарабатывать на жизнь и сохранить внутренний стержень. Но не тут-то было! Археология хороша в прочное, надежное время, а в годы перемен увлечение ямко-гребенчатой культурой — не более чем хобби. Мир сошел с ума, так сходи вместе с ним.

Год назад Ольга развелась с мужем, вернулась домой и поселилась с трехлетней Аленкой в маленькой комнате, бывшей детской. Деду с Костиком досталась большая комната с телевизором и книжными шкафами. Место обитания Гаяны в этой двухкомнатной квартире указать было трудно. Ночевала она на кухне, но когда Ольга приходила туда утром, кушетка была уже убрана, простыни спрятаны. В ванной тихо журчала вода — умывается, но когда спустя минуту Ольга заглядывала в ванную, она опять не заставала тети Гаяны, и только мокрая зубная щетка говорила о ее недавнем присутствии. Тетя Гаяна умудрялась так жить, что никому не мешала, никому не вступала на путь, ничей угол не занимала. Собственно, она была и не тетя. То есть чьей-то тетей она, наверное, была, но никак не Ольги и тем более не деда, с которым кокетничала, опуская долу свои огромные исплаканные глаза.

Она была беженкой. Сейчас, если покопаться, в каждой семье есть такие «родственники». Тете Гаяне некуда, ну совершенно некуда деться. Но при этой горестной ситуации Гаяна, что удивительно, была если не богатым, то состоятельным человеком и парашют порола не из нужды, а из благодарности. Одними деньгами здесь не расплатишься.

Выйдя на пенсию в мирной бакинской жизни, Гаяна от безделья отстукала на машинке мистическую книгу, даже, кажется, две. «Мне открылось… — говорила она с важностью, — осталось только записать». И она записала на пятистах страницах рецепты человечеству на все случаи жизни, определила смысл бытия и даже начертала подобие формулы, по которой боб прорастает, а сука щенится. Сама Гаяна называла свой труд «Астрологическим трактатом», добавляя при этом — «название условное».