Олег Егоров - Девятый чин

Благообразный седой гражданин в очках, сидевший напротив, вел себя до поры смирно, как и остальное немногочисленное население вагона. Тем неожиданнее был для Никиты его поступок. С воплем: «Я вас всех спасу!» — мужчина вдруг вскочил и выкинул кожаную сумку Брусникина в открытую раздвижную форточку.

Недоразумение, конечно, быстро разрешилось, и вполне интеллигентный пенсионер долго извинялся перед Никитой. Оказывается, он принял его сумку за нарочно оставленный чеченскими террористами взрывной механизм. Что оставалось Никите, как не войти в его положение? Враг уже не однажды использовал этот подлый прием, так что все москвичи обязаны быть начеку. Никита — не был, а пенсионер, спасибо ему и земной поклон от Охламонова, — был.

Добравшись после внезапного разрыва с Алевтиной в театр, Брусникин пригнулся, будто его голова мешала сидящим в зале смотреть увлекательное представление, и тихо дошел до второго ряда, где разместился весь задействованный в будущей пьесе состав. Сел он рядом с ветераном сцены Петром Евгеньевичем Метеоровым.

— Вы кто? — Высокий голос режиссера-постановщика настиг его среди гробовой тишины. Герман Романович в гордом одиночестве бродил по сцене.

— Брусникин. — Встав, Никита раскланялся с окружающими.

— Сядьте! — распорядился Васюк. — Не надо вставать!

Никита сел.

— Впрочем, встаньте! — тут же отменил режиссер свое решение.

Никита встал.

— Сколько в вас? — Герман Романович близоруко прищурился.

— Восемьдесят пять! — по-военному доложил Брусникин, накинув себе пять килограммов лишку.

— Какой у вас рост? — раздраженно уточнил режиссер интересующие его данные.

— Метр восемьдесят пять! — Никита и здесь пять сантиметров нарастил.

Режиссер на планшетке сделал соответствующую запись.

— В баскетбол будем играть? — шепотом поинтересовался Никита у Метеорова.

— Не исключено, — кивнул флегматичный ветеран.

— Перестаньте шептаться у меня за спиной! — вскричал режиссер-постановщик, между тем стоявший лицом к аудитории. — Брусникин!

— Я! — Никита опять вскочил.

Коллектив единомышленников отозвался недружным смехом. Происходящее уже напоминало бенефис. Васюк, впрочем, оставался серьезен. Пробежавшись нервно вдоль рампы, он вернулся на исходную позицию.

— В какие войска призывались? — Режиссер перешел к послужному списку Никиты.

— В кавалерию! — Брусникин отдал честь и щелкнул каблуками.

Миша Кумачев зажал рот ладонью.

— Кого тошнит, могут выйти, — покосившись на него, заметил Васюк и вновь обратил все внимание на Брусникина. — Всадники нам не требуются. Будете играть драгунского капитана.

— Парадокс, — ухмыльнулся Метеоров. — Близкий друг нашего гения.

— Но позвольте, Герман Романович… — запротестовал было Никита.

— Драгунского капитана! — поставил точку Васюк. — Теперь о вас, Петр Евгеньевич. Для доктора Вернера вы, конечно, староваты. Но художественный совет нашего театра видит вас в этой роли. Я — не вижу.

— А так? — Метеоров, покинув кресло, подошел вплотную к сцене.

— Да не огорчайся ты, Никита. — Кумачев обернулся к Брусникину и хлопнул его по коленке. — Еще не утро. Как юнкер тебе говорю.

Спасибо, что Брусникин вообще получил роль в новой постановке, обещавшей стать хитом театрального сезона.

— Пары сотен не найдется? — воспользовался Никита сочувствием коллеги.

С двумя бумажками по сто долларов Миша расстался легко. Его отец был хозяином пяти кегельбанов.

— Не больше? — спросил он при этом.

— Больше не выпью. — Никита убрал деньги в бумажник.

Когда-то он сам одалживал деньги своим товарищам. Но когда это было?

Вечером Никита, накрывшись котом, лежал на диване и перелистывал роман писателя Ремарка «Жизнь взаймы». «Сверхточное название, — вывел для себя Брусникин. — В сущности, оно вмещает в себя гораздо больше, чем простое одалживание денег».

Даже Брусникин стал догадываться, что жизнь, отпущенная ему кем-то в бессрочный кредит, невозможно погасить как свечку. Не ты зажег, не тебе и гасить. А само понятие «долг» в данном контексте разрастается с каждым прожитым днем. Но укладывается в него не только то, что мы должны еще совершить. Сюда входит и то, что мы не должны совершать ни при каких обстоятельствах. И сюда же входит все, что мы уже совершили, но не способны выправить: ошибки прошлого, сделанные как вольно, так и невольно, зло, причиненное кому-либо как намеренно, так и походя, да и мало ли что еще…

«Прости нам долги наши, как мы прощаем должникам своим», — бормотал, стоя на коленях у иконы, потомственный казак Федор Афанасьевич Брусникин. Октябренок Никита над дедом тихо посмеивался: дураку ясно — Бога нет.

Но теперь, с книжкой на диване, он думал иначе. Есть Он или нет, но суть-то молитвы не меняется. Коли не в состоянии мы выплатить свои «долги», то — извините. Просим прощения покорно. Но смеем ли мы уповать на прощение, когда сами не прощаем другим ни нанесенных обид, ни причиненного ущерба, ни обманутых надежд?

«Все же многое зависит от перевода емких выражений», — отметил Никита, погладив черного домашнего хищника. Знакомый и крайне образованный дублер с английской речи Леша Карпюк поведал Никите следующее. Некий переводчик, плохо зная военную историю янки, назвал в русском издании роман Хемингуэя «За рекой в тени деревьев». Как оно было связано с полковником, вступившим в свою последнюю схватку со старостью и смертью? Да никак. Но зато коренным американцам хорошо известна команда тяжело раненного генерала, которую тот отдал своему отряду во время Гражданской войны: «Реку вброд и рощу взять!»

— Я перейду эту реку, — прошептал Брусникин, уже засыпая. — И я возьму эту рощу.

Хариус вернулся на Лесную хотя и без Капкана, зато — со сведениями.

Сосредоточенный, будто фельдмаршал Кутузов перед генеральным отступлением, Глеб Анатольевич Малютин висел над столом, изучая две кокаиновые трассы, проложенные по карте Москвы и Московской области. Первая трасса шла до Рузы, вторая вела к Сычеву.

— Я от Гали! — сообщил последние новости запыхавшийся Хариус. — Галя, сучара, хвостом крутит! Капкан забашлял его на три штуки родных, а когда я завез его в паб — с концами!

— Разыскать, — дорожка до Сычева исчезла в ноздре Малюты, — и доложить!

— Кого? — потерялся Хариус.

— Обоих.

— Да Галя когти полирует на Ленинградском! — Хариус быстро смекнул, что его шеф не в том состоянии, когда до него все доходит с полуслова. — Это Капкан с концами отчалился! А Галя последний, кто с ним базарил!

— Не ори. — Малюта протер вспотевшее лицо носовым платком с монограммой, вышитой бисером. — Дай сообразить.