Татьяна Полякова - Охотницы за привидениями

— А Лев Николаевич говорил, что отец его здесь строительством железной дороги занимался.

— И «железку» на костях построили, а как же? Тоже он. Ладно, девоньки, вы на меня внимания не обращайте, дело-то, конечно, старое и нехристь этот сдох давно, так что и поминать его вроде грех, только он весь наш род извел, остались Олимпиада да мама моя, две сестры, а в семье двенадцать душ было. Всех, как косой, выкосили, дядек, теток. Я совсем маленькой была, а помню, как он маме-то сапогом в лицо… Вот злоба-то во мне и плещется на весь их род.

— Как же так? — растерялась я. — Вы говорите, отец Льва Николаевича всю вашу родню извел, а Олимпиада Назаровна у него работает.

— Так это из-за Лидочки, из-за Левкиной матери. Щелгунов ее привез откуда-то, должно быть, тоже из репрессированных… Совсем девчушка, лет семнадцать ей и было. А красавица, не рассказать. Я ее один раз видела. Он ее в этом доме держал, никуда не выпуская, точно в тюрьме. А Олимпиаду взял в услужение. Они и подружились, как сестры были. Лидочка двоих ребятишек родила, Левку и Костю, Олимпиада у них нянькой стала, и они ей как свои. Потом Щелгунов Лидочку убил, а Олимпиаде куда деваться, ребятишек-то жалко, так и осталась.

— Подождите, отец Льва Николаевича убил свою жену? — нахмурилась я.

— Да не жена она ему, а арестантка… была. Потом времена сменились, сюда учитель приехал, молодой. Ну и вышло дело, полюбили они друг друга, а Щелгунов, конечно, узнал и жену застрелил.

— И что? — Женька слушала не дыша, так потрясла ее эта история… Должно быть, все рассказанное нашей собеседницей ничего общего с автобиографией Льва Николаевича не имело.

— Ничего, — горько усмехнулась женщина. — Лиду схоронили, а Щелгунов запил, да и отдал черту душу.

— И что же, его за убийство жены по головке погладили? — не поверила я.

— По головке, может, и не гладили, но дело замяли. С одной стороны, заслуженный человек, в летах и медалях, с другой — молодая вертихвостка, путалась с кем ни попадя. Чего только не наплели: договорились до того, что она сама застрелилась. Словом, осиротели детки, растила их моя тетка. Да, видно, дурная кровь свое дело сделала. Выросли, да не порадовали. Один точно сыч в отцовском доме сидит, должно быть, есть ему за что людей бояться, а другой…

— Что другой? — испугалась я.

— А другой копия папаши. Жену убил. Здесь же, в доме. Не успел жениться, и тут же удавку на шею. Не зря говорят: яблоко от яблони…

— Когда же это случилось? — продолжила я расспросы.

— Давно… Лет двадцать назад. Косте повезло меньше, отвертеться не сумел, посадили его, но и тут выгорело: не в тюрьму, а в больницу специальную.

— Двадцать лет срок большой, — нахмурилась Женька. — Убил жену, какую-то причину он назвал? Допустим, за все про все схлопотал десять лет, это я по максимуму, на самом деле наверняка меньше. Чего ж он — до сих пор в больнице?

Женщина пожала плечами:

— Может, в самом деле у него что-нибудь с головой приключилось?

— А почему вы дом Льва Николаевича отцовским зовете? — спросила я. — Он же его недавно построил?

— Это он башню свою построил да каменный забор. А дом на этом месте лет сто стоял. Еще их прадед соорудил. Они из староверов. Здесь раньше скит был, потом дом, а в нем молельня. А Щелгунов, папаша то есть, тюрьму устроил. Так что дом новый, начинка старая, оттого про привидения и спрашиваю.

Мы с Женькой задумались над услышанным. Женщина между тем приманила котенка и стала его гладить, а потом сказала:

— Вон и Наташка.

Мы повернули головы и в самом деле увидели Наташу, она шла по тропинке с большим тазом белья в руках. Заметив нас, девушка вроде бы удивилась, кивнула, прошла мимо, а мы, извинившись перед нашей собеседницей, припустились за ней.

— Олимпиаде привет передайте, — крикнула нам вдогонку женщина.

— Обязательно, — ответила я, а Женька, догнав Наташу, взяла ее за руку.

— Наташа, мы к вам.

— Да? — спросила та хмуро. Поставила таз и добавила: — У меня белье на озере. Надо идти.

— Мы с вами, — вызвалась Женька. Девушка пожала плечами, и мы пошли к озеру. Лишь только деревня осталась позади, я осторожно спросила:

— Олимпиада сказала, вы заболели. Это правда?

— Ничего я не заболела, — рассердилась Наташа. — Я оттуда ушла. Отец ругался, а мама говорит, правильно сделала. Чертово место, доброго там не жди. Тетя Сима говорит: Олимпиада добрая, а она недобрая, она злющая и молчать велит. Только и слышу: молчи, рта не раскрывай, язык вырву.

— За что она на вас так?

— Из-за стонов этих. Говорю: стонет кто-то в подвале, — а она: «Врешь, нарочно врешь, сплетни про нас распускаешь». Какие сплетни, ее хозяев здесь сроду добрым словом не вспоминали.

— Ваша соседка рассказывала…

— Вот-вот… а она — сплетни…

— Что за стоны вы слышали? — спросила Женька деловито.

— Из подвала. И вы не верите? — нахмурилась девушка. — Я в самом деле слышала. Сегодня ночью в кладовку отправилась, а в подвале вроде кричит кто-то, а другой смеется. Жуть такая… Я к Олимпиаде… Она пошла со мной, но ничего уже слышно не было. Я к охране кинулась, чтоб дом проверили, ведь страшно же… Их и в комнате-то не было. Где-то через час пришли, сказали: дом осматривали. И этот противный Руслан с ними.

— Почему противный? — осведомилась Женька.

— Потому…

Мы переглянулись, и Женька осторожно спросила:

— Он что, приставал к вам?

— Не ко мне… Любу жалко. Она хорошая, а он… ясно ведь, что бросит, зачем ему деревенская…

— Давайте вернемся к этим стонам, — вмешалась я. — Сегодня ночью вы их в первый раз слышали?

— Нет, во второй. Первый раз за день до вашего приезда. Мстислав Наумович вечером приехал и Олег Петрович. Олимпиада попросила меня остаться, чтоб с ужином помочь и комнаты для гостей подготовить. Я раньше никогда в доме не ночевала, а тут пришлось. Дом огромный, и в окошко что-то стук да стук. Так жутко! А потом началось: кто-то внизу, прямо подо мной кричать стал, а ему вроде рот затыкают. Не знаю, как до утра дожила. Утром сказала Олимпиаде, та Льву Николаевичу, а он не велел меня больше в эту комнату селить.

— Где была ваша комната?

— На первом этаже, в правом крыле. Там комнаты попроще, специально для прислуги.

Если я ничего не путала, это была как раз та комната, где мы с Женькой прятались, когда едва не наткнулись на охранников.

— А сегодня вы там ночевали?

— Нет. Сегодня на втором этаже, рядом с кабинетом Льва Николаевича.

— Как же вы внизу очутились? — допытывалась Женька как заправский следователь.

— Я ночью проснулась и вспомнила, что дверь в кладовку оставила незапертой, когда за продуктами на завтрак ходила. Ужас как страшно идти было, но Олимпиаду побоялась, ругаться будет, и пошла. Дверь-то оказалась запертой, выходит, она, перед тем как лечь, проверила, а когда я назад шла, услышала, что опять кто-то стонет. Жуть. Я к Олимпиаде и за охраной, их на месте не оказалось, а Олимпиада… Я к ним больше не вернусь. Правду говорят, место там дурное. — Девушка подхватила таз и пошла к своему дому, не обращая на нас внимания.