Сергей Чевгун - Страсти по Трюфелеву

— Когда там у нас встреча с немцами запланирована? — спросил Егор, когда на следующее утро все четверо вновь собрались в офисе — отчитаться о проделанной работе.

— В четверг, в десять тридцать, — отвечал Леонид Леонидович.

— Вот и замечательно, — Егор перевел взгляд на Седого. — С гробовщиком вопрос решил?

— Обижаешь, начальник! — ахнул Седой, хотя, признаться, ни капельки не обиделся. — Ящик будет что надо: коллекционный! Гробовщик говорит, лично для себя выстругивал.

— Поглядим, что он там настругал… А как с поминальным обедом?

Леонид Леонидович с минуту посидел, собираясь с мыслями, потом заговорил, как с бумажки считывал:

— Обед — будет. Гарантирую. Десять столиков, сорок мест. На каждый — по два пузыря, ну и что-нибудь из холодного на закуску.

— Можно фаршированную щуку заказать. Под горчичку только так проскочит! — вырвалось у Эдика. Но его тут же оборвал Егор:

— Ты бы помолчал, братан. Молод еще, к щучке-то пристраиваться. Твое дело — маленькое: батюшку на панихиду привезти. Остальное и без тебя сделают.

Оставшись один, Егор извлек из ящика стола записную книжку в мягком сафьяновом переплете и взялся за телефон.

— Алло? — говорил он в трубку. — Это ты, дорогой? Ну конечно, это Егор звонит… Как, ты уже слышал про…? Ах, в газете читал! Ну, понятно… Да врут они все, конечно. Какие там, к черту, «разборки»? Просто черной икрой отравился за обедом, и все… А ты как? На икру не налегаешь? А то смотри… Да не бойся, шучу я. Шучу!.. Короче, завтра и подходи на Сиреневую, дом шесть. Часов в десять начнем.

И набирал следующий номер…

После сорокового — последнего — звонка Егор обессилено откинулся в кресле. Пока все складывалось более-менее удачно. И гроб будет с кистями, и салатик какой-нибудь на столе, и пузырь… Сиди да поминай в свое удовольствие.

Однако что-то продолжало тревожить Егора. Но — что? Над этим стоило подумать.

Егор вынул из холодильника бутылку «Капели», налил стопку, выпил. И тут же посуровел лицом. Он понял, что же его тревожит. Судьба Могильщика — вот что волновало сейчас Егора!

Верные люди звякнули: труп Могильщика в подъезде дома № 5 найден не был. Нашли М-16 и охотничью «тулку», даже Потапова опера смогли собрать по частям. А вот киллер как сквозь лестничную клетку провалился! Участковый Бобров всю пятницу бродил по микрорайону и расспрашивал старушек, не встречал ли кто из них гражданина Саврасова. Но старушки лишь плечами пожимали.

«А что если этот хрен очкастый промахнулся? — думал Егор. — Ему же только через микроскоп и стрелять!». И тут же вспомнил, как и в него, Егора, когда-то тоже стреляли — из пулемета, но лишь задели слегка. А остальных семерых только так покрошили! Лежали они, помнится, на снегу, словно шпалы под рельсами… Стоп!

«А ведь могло все иначе произойти, — думал Егор дальше. — Вдруг Могильщика какая-нибудь деваха подобрала? А что, лежит пьяный, думает, дай-ка я его домой отнесу. Проспится — понадобится!».

Здесь мысли у Егора забрались в такой тупик, что выбраться из него он так и не сумел. В конце концов, выругавшись, как следует и хлопнув еще стопку, Егор сел в БМВ и поехал домой — отдыхать.

Завтрашний день обещал быть хлопотным.

Между тем, Егор был совершенно прав, полагая, что подслеповатый пенсионер мог и не попасть в Могильщика. Так оно и получилось.

Оглушенный дуплетом, Могильщик рухнул на лестничную площадку и на всякий случай притворился мертвым. Но едва лишь во дворе прогремел взрыв, отправивший бывшего прапорщика секретных войск к господу богу на вечную поверку, киллер вскочил и устремился на чердак. А вскоре уже выходил из дома, правда, из другого подъезда. И даже что-то при этом насвистывал.

Свистел Могильщик недолго: свернул за угол — и был таков. А вскоре он уже сидел в электричке и ехал в сторону Польши.

Ранним воскресным утром во дворе дома № 6 по Сиреневой улице проникновенно зарыдала труба. Тотчас же ей отозвалась валторна, подхватил мелодию альт, гобой начал соло в «ля-миноре», и фагот вплел голос в общую тему… Славный получился квинтет! Но вот пристроился к нему барабан, грохнул изо всех сил, и разом смазал благостную картину. Так что последний фраер в городе понял: не на свадьбе играет музыка, играет на похоронах. Да не Трюфелева ли покойничка это хоронят?

Его, родимого! Лежит сейчас Трюфелев в ящике с кистями, и ничего уже не считает и не просчитывает, — обещанной панихиды ждет. А вокруг со скорбными лицами стоят его друзья-компаньоны: Егор с печалью в глазах, Седой со свечкой в руке, потом еще Эдик Гоц в черном костюме… Стоп, а Леонид Леонидович куда подевался?

— Захворал что-то наш Леонид, — шепнул Егору Седой. — Я думаю, и до завтрашнего утра не дотянет.

— В чем дело? — шепотом же спросил Егор. — Что значит — не дотянет?

Седой отвел глаза в сторону, тяжко вздохнул:

— Нынче утром, как на похороны идти, Леня баночным пивом отравился.

— Почему же ты мне сразу не позвонил? — взвился Егор. — Гляди, Седой: с огнем играешь!

— Да я-то — что? — стал оправдываться тот. — Это все Эдик… Мол, пока то да се, трали-вали, неплохо бы горло пивком промочить. Вот и промочили… Эх, бедолага!

Егор молчал, пораженный. А цифра 100 в голове уже как бы сама собой делилась не на четыре, как накануне, а на три, и получалось при этом никак не меньше чем 33,33 процента от предстоящей сделки с немецкой фирмой «Бродт унд Буттер». Нет, хорошее получалось число! Леонида Леонидовича, конечно, жаль — правильный был мужик, хотя всего две «ходки» имел, — но ведь и Эдика тоже понять можно! Ему еще к «Мерседесу» колеса покупать на зиму, деньги край как нужны… Да что там говорить? Одним Леонидом в бизнесе больше, другим — меньше… Какая разница? Главное, чтобы интересы фирмы «Трюфелев и Ко» не пострадали.

А тут как раз и батюшка подъехал, отец Феофил. Подобрал рясу, ловко выпрыгнул из джипа, огляделся по сторонам. Осенил себя крестным знамением и решительно двинулся к Егору.

— Ежели по полной программе отпевать, то за тысячу триста панихиду справлю, а по укороченной и в пятьсот уложусь, — деловито заметил Феофил. — По полной прикажете, или как?

Егор подумал пару секунд.

— Шпарь по укороченной, батя! Не в храме Христа Спасителя, и так сойдет.

— Могу и по укороченной. Хг-мм!

Отец Феофил откашлялся, глянул сурово на покойника, принял от подбежавшего служки псалтырь с паникадилом и начал:

— Отпевается преставившийся раб божий… Стоп! — и повернулся к Егору. — А покойника-то как при жизни звали?

— Борис, — подсказал тот.

— …раб божий Борисе, ко вратам господним приидиши и главой своей преклонившийси…

А может, и другие слова говорил в то воскресное утро отец Феофил. В этом ли дело? Главное, что душевные были слова, прямо слезу у собравшихся вышибали. Эдик Гоц, и тот носом захлюпал, Седой же и вовсе заревел. Егор, тот держался твердо, скорбел солидно и со знанием дела. И пока батюшка отпевание не закончил, стоял в головах у покойного, как солдат на карауле — молчаливый, суровый и собранный.