Валентина Андреева - Зигзаг неудачи

– Мне надо куда-нибудь спрятаться! – прошептала она побелевшими губами, нервно оглядывая кухню.

– Если только в холодильник, но там ты долго не продержишься, – неудачно попыталась я немного успокоить бедняжку. – Ты мне не ответила…

– Что? А-а-а…

Дарина вскочила и кинулась к окну. Я с трудом ее удержала. Точнее, даже не я, а упомянутый холодильник, который она слегка сдвинула в сторону и мягко осела на пол.

– Куда ты, ненормальная? Мы же решили, что бежать тебе некуда. И ночевать лучше здесь, в кровати, чем в кустах.

На полу Дарина соображала быстрее. Немного похлопав глазами, вынуждена была со мной согласиться, мне даже не пришлось в третий раз задавать ей один и тот же вопрос.

– Доказательство у вас, – сказала она. – Это последнее стихотворение отца Серафиме Игнатьевне. Прочитайте текст в конце. Я нашла это в книге, которая лежала на тумбочке. Вместе с очками. Очевидно, она решила убрать их в сумку в последнюю очередь. Но не успела. Умерла…

– Ты сказала, что заходила к ней в палату.

– Утром в пятницу. Она была уже накрыта простынкой. Ты не думай ничего плохого, – опять разнервничалась Дарина. – Я же объяснила: просто хотела поговорить с ней перед выпиской. Дмитрий Николаевич сказал, что выпишут ее не в понедельник, а в субботу. Для меня было важно, чтобы она знала – я участвовала в операции… В какой-то мере она мне обязана. И нужно от нее только одно – чтобы она окончательно оставила отца в покое. Известие о том, что Серафима неожиданно скончалась, как громом поразило! Я так долго готовилась взять реванш… А торжествовать было не перед кем. Такую пустоту в душе ощутила, как будто что-то потеряла в жизни.

Дарина окончательно успокоилась и попыталась встать. Но ноги ее не слушались. Мою помощь она отвергла. И, обреченно махнув рукой, так и осталась сидеть на полу. Просто прислонилась к холодильнику.

– Не знаю, почему я взяла в руки книгу с тумбочки. Может, от растерянности. Сначала откинула простыню и посмотрела Серафиме в лицо. Оно было, как бы это поточнее сказать… Не высокомерным, нет. И не добрым… А, вот – достоинство! Именно оно на нем и отпечаталось.

В книге, я ее потом отнесла Дмитрию Николаевичу, лежал конверт, адресованный ему, и еще листок. Это стихотворение отец написал ей, еще до инсультов. Тогда он хорошо владел руками. Может быть, и непорядочно, но я тогда стихотворение тайком прочитала. Надеялась, оно давно отправлено ей… Наверное, не решился… В нем не было этой приписки. Приписка печатными буквами могла появиться лишь после инсульта.

Я медленно развернула листок, и Дарина отвела глаза в сторону. Передо мной было написанное от руки стихотворение:

Под стихотворением красной шариковой ручкой печатными буквами было написано: «Прощаю. Покойся с миром».

По телу пробежал легкий озноб. Я тупо смотрела на эту строчку, испытывая желание немедленно избавиться от листка.

– Убери, – слегка севшим голосом попросила Дарину. – Сама отдашь… Андрею.

Она медленно взяла листок.

– Думаю, это Олимпиада ему сказала, что Серафима в больнице. Не без сарказма. Он и пошел, чтобы окончательно от нее освободиться… Можешь меня за это осуждать, но я спрятала этот листок. Мне бы, дуре, его сразу уничтожить, а я все с собой таскала. Какое-то мелкое мстительное чувство грело. Не в плане ее убийства, а в том, что он понял, что любил каменного истукана. Жалела, что мать это послание не видела, хотя и отдавала себе отчет – отец пошел на преступление не в здравом уме. Инсульт все-таки… Но вот что странно: меня не покидало чувство огромной потери.

– А тебе не показалось странным поведение отца после ее смерти? Такое впечатление, что эта смерть была для него ударом.

Дарина меня перебила:

– Он просто искренне сожалел о содеянном! Я же говорю, с головой у него не все в порядке было – иногда не мог понять назначение простых вещей, например, наливал чай в тарелку… Но ведь убийство спланировал. И лекарство приобрел. Я уже потом узнала, что Серафима просила к ней в палату никого из посетителей не пускать. Одна Янка в нарушение всех запретов пролезла. Это было, кажется, в среду или в четверг… Словом, накануне смерти Серафимы. Я ее сразу узнала. Дежурная медсестра Янку со скандалом из палаты выпроваживала. Отца в четверг уже не пустили. Девчонки в справочном отделении помнят, что Леонид Сергеевич Полозов очень просил передать госпоже Лопуховой наилучшие пожелания и извинения за то, что не приехал раньше. Якобы был уверен, что Серафима, когда узнает, кто к ней пришел, сама спустится. Не удостоила…

– А передачу от него приняла?

– Судя по конечному результату – да… Санитарка тетя Дуся передала больной пластиковую бутылочку настоя шиповника и сказала, что это по распоряжению лечащего врача. А то она капризничает и от всего отказывается.

На этом я была вынуждена допрос прервать. В кухню влетела Наташка. Не по собственному желанию. И притормозила только у окна. Оттуда прекрасный вид на зеленые плоды абрикосов, оттягивающих ветки деревьев книзу.

– Блин!!! – вот и все, что она успела гаркнуть от восхищения.

Лешик был более многословен:

– Ма, посторонись, зашибу!!!

Но разве Наташкой можно командовать?! Я сразу поняла, что лететь матери с сыном через открытое окно на землю придется вместе. Но без крыльев. У Наташки обе руки были заняты прихваченными в процессе торможения занавесками, Лешик одной рукой прижимал к груди плеер. А еще я успела порадоваться, что на наших дачах окна не такие большие и размещены достаточно высоко от пола. Тому, что розовых кустов под кухонным окном не было, я радовалась уже с закрытыми от ужаса глазами.

Ошеломляющий грохот возвестил об окончании процесса приземления. И о том, что лучше бы уж под кухонным окном были розы… Немного приоткрыв левый глаз, увидела в оконном проеме Наташку с оторванными занавесками в руках и даже не удивилась.