Елена Логунова - Декамерон по-русски

– Спасибо, уж лучше вы к нам! – ответил цитатой из того же фильма эрудированный Сева.

И оказался прав. Ветеринарное снадобье возбудило Мишкин организм совершенно не так, как это было обещано тетей Маней, и вместо того, чтобы широко раскинуть объятия девчонкам, бедняга туго обнял руками живот, а затем со всей возможной скоростью понес его в деревянный домик с каллиграфически выписанной на стене буквой «М». Мастерски вырезанное в двери сортира сердечко в сложившейся ситуации выглядело жестокой насмешкой.

– Серый! Слышь, Серый! – уже в сумерках придушенным голосом воззвал сортирный сиделец к Полонскому.

– Что? Еще бумаги? – сочувственно отозвался Сева.

– Не, бумаги хватит. Мне, кажется, полегчало, – сказал Мишка. – Ты это… Сходи к теть Мане сам, а?

– Не стоит тебе сегодня пить, – предупредил тот.

– Так я же не для себя! Я девчонок позвал! Они придут, а у нас угостить нечем!

Это был веский аргумент. Законы гостеприимства в благородном семействе Полонских свято соблюдались испокон веков, и Всеволод не считал возможным нарушить традиции. Тем не менее он все-таки предупредил:

– Я дорогу плохо помню.

– А что ее помнить? Прямо, прямо и направо! – обрадовался Мишка, сообразив, что Сева фактически согласился.

– Прямо, прямо и направо, – повторил Полонский.

– Очень легко запомнить, – подтвердил Мишка.

Он был уверен, что у Севы плохая память. Основанием для этого заблуждения послужила предусмотрительная манера Полонского называть всех малознакомых девушек не по именам, которые у них были разные, а универсальным прозвищем «Солнышко».

– И яблоки не забудь, склеротик, – добавил еще Мишка, упорствуя в своем заблуждении.

Руководство лагеря в лице трех дюжих физруков студенческие походы на хутор Маркса категорически не одобряло, о чем предприимчивых бутлеггеров информировала рукописная табличка на закрытых в темное время суток воротах. На ней с любовной тщательностью была нарисована бутылка, перечеркнутая красным крестом. Крест, похожий на плюс, был лишь слегка перекошен, из-за чего становилось не вполне понятно, что именно он символизирует – категорический запрет или же настоятельную врачебную рекомендацию.

Студенты, отправляющиеся в поход за выпивкой, предпочитали второе толкование, а трио физруков обычно высказывало свое альтернативное мнение уже на стадии возвращения экспедиции, конфискуя контрабандное вино с целью его последующей утилизации в собственных тренированных организмах. Поэтому, прежде чем выйти за ворота, Полонский внимательно огляделся и посвистел. Наступившая ночь отозвалась только умиротворяющим шорохом листвы. Сева поднял с земли несколько мелких камешков и неприцельно забросил их в кусты.

– М-мать! – басовито буркнули потревоженные лопухи и тут же старательно мяукнули.

– Хорошая киса! – неискренне похвалил Полонский, по прокуренному голосу узнав в «кисе» замдиректора Филева, тренера по легкой атлетике.

В связи с обнаруженной засадой возвращаться имело смысл через секретную дырку в заборе. Радуясь своей сметливости, Сева беспрепятственно вышел за скрипучие ворота и зашагал по глинистому шляху, держа путь на хутор имени автора «Капитала». Собственно, походы на хутор Маркса можно было считать практикой политэкономии.

Осенняя ночь была темна, тиха и прохладна. Топая в хорошем темпе, чтобы не озябнуть, потомственный интеллигент Полонский читал кустам и деревьям подходящие стихи Лермонтова:

В самом деле, красиво блестели мелкие лужицы в узорчатых следах автомобильных протекторов и лаковые бока бордовых яблок в Севиных ведрах. Крепкие зимние яблоки были тяжелыми, как булыжники. Потомственный интеллигент, кряхтя и охая, периодически останавливался, чтобы опустить полные ведра на землю и минутку передохнуть. Эти частые паузы Полонского дезориентировали, и ему не показалось, что долгожданный поворот направо, знаменующий собой начало финишной прямой, появился слишком рано.

Обрадованный перспективой скорого завершения первой половины своей экспедиции, Всеволод по проторенному пути свернул, как было велено, направо и сквозь душистые полынные джунгли ушел в сторону от хутора Маркса к старым заводским дачам.

«Пежо», в темноте не красный, а черный, стоял за кустом, почти уткнувшись в помятую проволочную сетку, огораживающую участок. Стандартные, по меркам советского времени, шесть соток выглядели заброшенными: состарившиеся плодовые деревья широко разбросали ветви, сорная трава затянула землю, неухоженный малинник навалился на ограду и местами ее захлестнул. В воздухе пахло гниющими фруктами – очевидно, деревья еще плодоносили, но урожай никто не собирал. Но в дачном домике, без затей и претензий сооруженном из бетонной блок-комнаты с плоской шиферной крышей, кто-то был: в щели между рассохшимися оконными ставнями пробивался свет.

– Похоже, нам сюда, – резюмировал Зяма, медленно проезжая мимо участка.

Мы припарковали «Тойоту» за углом и потихоньку вернулись к «Пежо» пешим ходом, следуя гуськом под прикрытием тенистых кустов.

– Там кто-то есть! – Трошкина с умным видом сказала то, что и так было всем понятно, и демонстративно прислушалась.

На соседней улице почти вымершего дачного поселка скорбно завыла собака.

– Мне страшно! – призналась Алка.

Глаза у нее заблестели, как у благонравной девочки, предвкушающей просмотр эротического фильма.

– А мне – нет! – Зяма расправил плечи и осторожно потряс деревянную калитку, испытывая ее на прочность. – Оставайтесь здесь, я пойду посмотрю…

Братец ловко перемахнул через ограду и, прошуршав по траве, бесследно скрылся в тени раскидистых яблонь.

Трошкина снова изобразила напряженное внимание, но на этот раз даже голосистая чужая собака никак себя не проявила. В напряженной тишине мы простояли, как две статуи Воплощенного Внимания, несколько минут, а потом Алка боязливо и одновременно восторженно уведомила меня:

– Мне стало еще страшнее!

Ну что мне оставалось делать? Только последовать примеру старшего брата и, дабы не посрамить честь отважного клана Кузнецовых, соврать:

– А мне – нисколько!

Чтобы красиво, как Зяма, перепрыгнуть через ограду, мне нужен был батут или подкидная доска, но чтобы перелезть через нее, аки гусеница, хватило собственных сил. И еще Трошкина немного помогла, подпихивая меня снизу.

В старом саду было совсем темно. Кроны деревьев хотя и поредели, но еще были достаточно густыми, чтобы закрыть собой небо. А других источников света, кроме звезд, на участке не наблюдалось.

Мелкими скользящими шажками – не ради соблюдения тишины, а чтобы не споткнуться в потемках о какие-нибудь проржавленные антикварные грабли, – я просеменила по траве, держа курс на темную массу, которая, надо полагать, была жилым домиком. Вблизи он не оказался таким уж маленьким – в блоке поместилась бы стандартная хрущевская «двушка».