Дарья Донцова - Али-Баба и сорок разбойниц

Заперев тщательно дверь (кстати, до появления в нашем доме Муси я никогда не пользовался ключом, Ленке и в голову не приходило ворваться в мою спальню, а Муся вполне способна влететь сюда и начать подтыкать одеяло), я мирно сел в кресло, слегка приоткрыл окно и начал курить, слушая радио. Шла передача, посвященная музыке.

– Как ты относишься к группе «Мармелад»? – гнусаво спросила ведущая.

– Прикинь, Маньк, – ответил гость, – эти козлы из «Мармелада» считают, что лабухают музыку! Да это отстой! Не вставляет она меня! Козлятина!

– Ну ты ваще и злой, – восхитилась диджей, которую гость без особых церемоний величал Манькой, – прям весь зашился! А вот Петька из «Мармелада» говорит, что ты, Пашка, говнюк!

– Забил я на его слова, – фыркнул Пашка, – плюнул и растер. Я говнюк? И… со мной! Только Петька кто? Педрила! Ваще у нас одни педики на сцене, только я мужик! Девки, слыхали? Все ко мне!

Из динамика понеслись довольное, визгливое хихиканье ведущей и густой хохот гостя.

– Ну ты, блин, Пашка, приколист, – восторгалась диджей, – я просто описалась!

– Памперсы на эфир одевай, – ржал очень довольный собой Пашка.

Я не стал слушать, чем закончится эта восхитительная передача, и выключил приемник. Наверное, я начинаю стареть. Один из признаков утраты молодости – это заявление: «В мое время молодежь была иной». А и правда иной! Впрочем, и радио вещало по-другому. Вышеупомянутых Маньку и Пашку в приснопамятные советские времена не допустили бы к микрофону даже на пушечный выстрел. Да и прямых эфиров тогда не было. Хотя и раньше случались разные казусы, смешные оговорки и нелепицы.

Я, будучи одним из редакторов толстого журнала, подрабатывал на радио, писал для эфира обзоры литературных новинок и частенько появлялся в большом мрачно-каменном доме на Пятницкой улице. Очень хорошо помню одну замечательную историю.

В те годы все материалы, которые предстояло озвучить в эфире, обязательно проходили цензуру и тщательную проверку. Читало их огромное количество народа: редактор, зав. отделом, завершал цепь проверяющий, так сказать, «свежая голова». Человек, озвучивавший текст у микрофона, не имел права добавлять никакой отсебятины, как напечатано – так и читай. Отступившему от этого правила грозило увольнение. Сейчас, когда диджеи высказывают все, что у них на языке, трудно себе представить, в каких жестких рамках работали в коммунистические времена их коллеги.

Так вот, придя в очередной раз на Пятницкую, я столкнулся с Колей Мамоновым. Бледный Николаша трясущейся рукой хлебал из мензурки валокордин.

– Что случилось? – испугался я. – Врача позвать? Сердце прихватило?

Мамонов навалился на меня:

– Пошли покурим, сейчас расскажу.

Мы пришли в курилку, и он выложил дивную историю. Он в числе прочих готовил передачу на тему религии. В те времена это была обличительная программа с девизом «Бога нет». Но Николай человек верующий и старался по мере сил делать программу хорошо. Он придумал хитрый ход, рассказывал весьма подробно эпизод из Библии, растолковывал его, а потом бросал вскользь фразу:

– Вот как церковники оболванивают простых людей.

Самое интересное, что ему все сходило с рук. Так вот, написав текст очередной передачи, Николя отнес его машинистке. Там была фраза: «Входит служка, отдает митру архиерею». Для тех, кто не знает, поясню: митра – это такая шапка, часть облачения архиерея.

Машинистка то ли не разобрала почерк Николаши, то ли опечаталась, но к редактору текст отправился в таком виде: «Служка отдает литру архиерею». Редактор возмутился и исправил текст: «Служка отдает архиерею литр водки». Бумажка пошла по кругу дальше и добралась до главного проверяющего. Тот сначала раскричался:

– Пошлятина, такое нельзя выдавать в эфир! – Но потом успокоился и заявил: – Впрочем: обличение пьянства в среде попов хорошая тема, только мне не нравится слово «литр». – Он схватил ручку, и фраза приобрела такой вид: «Служка отдает чекушку водки архиерею». Затем на текст легла виза, и бумажонка, совершив круг, вернулась к Николаше. Тот, схватившись за сердце, увидел, как слово «митра» было сначала превращено в «литру», потом трансформировалось в «литр водки», затем стало «чекушкой». Главного редактора не было на работе, пока текст «шел» к Николя назад, начальство убыло на очередное совещание. Совершить обратное превращение «чекушки» в «митру» мог только верховный главнокомандующий на радио. Бедному Николаше по правилам надлежало записать для эфира безумную фразу про архиерея и бутылку «огненной воды». Мамонов мучился, переживал, но в конце концов нарушил предписания и прочел предложение в первозданном варианте. Честь архиерея была спасена. Интересно, сколько бы минут сумели проработать при прежних порядках на радио самозабвенные грубияны Маня и Паша? Да, я определенно старею, вот уже начались ностальгические воспоминания о молодости…

– Ваня, вставай, – раздалось в комнате.

Я рывком сел и пару секунд очумело смотрел на часы. Наконец я понял: семь утра. Заснул я вчера просто мгновенно.

– Ваня, – стучала в мою дверь Нора, – быстро открывай, ну сколько можно спать?

Я вскочил, накинул на себя халат и распахнул дверь. С недовольным видом Элеонора вкатилась в комнату.

– С каких пор ты решил баррикадироваться? – сердито поинтересовалась она.

– Ну… Муся…

– Ясно, – оборвала меня Нора, – можешь не продолжать. Так, я все поняла!

– Вы о чем?

– Знаю, вернее, предполагаю, где Ирина! – торжествующе заявила Нора. – Осталось уточнить мелкие детали. Немедленно поезжай в «Голубое солнце», там…

– Сейчас семь утра, – осторожно напомнил я.

– Четверть восьмого, – не преминула настоять на своем Нора, – пока ты провозишься в ванной, пока позавтракаешь…

Услыхав последний глагол, я вздрогнул:

– Я просто хлебну кофе!

– Так нас и отпустят, – печально вздохнула Нора, – там уже оладьи жарят! Кстати, Ваня, ты толстеешь! Растешь, как на дрожжах! Ешь меньше, занимайся спортом, не сиди на одном месте! Давай собирайся! Оденешься – приходи в кабинет, я расскажу тебе, что предстоит делать.

Я молча поплелся в ванную. Нора, как все женщины, обладает просто железобетонной логикой. Ну каким образом можно соблюсти диету, имея в доме Мусю и Ореста Михайловича? И когда заниматься спортом, если весь день, высунув язык, я ношусь по городу?

Уложив в себя гору оладий, обильно сдобренных сметаной, вареньем и сгущенкой, я, ощущая себя Гаргантюа, поехал в «Голубое солнце». Нора велела всенепременно выполнить две задачи. Во-первых, попытаться поговорить с Катей и, во-вторых, познакомиться с работой шахматного кружка.

– Узнай, – строго внушала мне Элеонора, – чем они там занимаются, потолкайся на занятиях…