Дарья Калинина - Игры любвеобильных фей

– Мы пойдем с вами, тетечка! – твердо сказала Кира.

– Да! – поддержала ее Леся. – Пойдем и поможем вернуть дядю Колю назад.

Тетка Настасья лишь рукой махнула.

– Что с вами спорить, все равно по-своему поступите!

И побежала вперед. Подруги за ней. Однако догнать тетю Машу им не удалось. Она уже давно скрылась под мрачным пологом еловой рощи, которую знала, словно свои пять пальцев.

Оказавшись среди вековых елей, три перепуганные женщины еще тесней прижались друг к другу. Куда идти, ни одна из них не представляла, и поэтому они сделали единственное, что было доступно им в данном случае, – стали кричать.

– Маша-а-а! Мария-а-а! Отзовись!

– Тетя Маша, где вы?

– Тетечка Машечка, нам страшно. Мы заблудились!

К этому времени на землю упали первые капли дождя, еще редкие, но тяжелые и крупные. Они были предвестником настоящего ливня, надвигающегося на округу. Где-то вдали полыхало и грохотало в небе так, что хотелось забиться в какую-нибудь нору. И женщины лишь про себя молились, чтобы очередная молния ударила в другом месте, а не рядом с ними.

– Стоп! – внезапно воскликнула Кира. – Хватит трястись!

– Холодно.

– Леся, не лязгай зубами!

– Я стараюсь.

Леся сжала изо всех сил зубы, и Кира произнесла:

– Слышите?

Все три женщины окончательно замолкли и стали изо всех сил слушать. И тут до них сквозь гудящие порывы ветра и скрип качающихся деревьев донесся чей-то крик.

– Это Маша! Она плачет! О, боже!

Кира бы сказала, что плач больше напоминает вой, но не хотела пугать своих спутниц. Впрочем, они сообразили и без нее, что дело неладно.

– Там что-то случилось! Что-то ужасное! Обычно Маша держит себя в руках!

Двигаться на голос было значительно легче, чем блуждать между деревьев без всякого смысла. Продираясь сквозь густые еловые лапы, все женщины искололись и испачкались. Но они не останавливались, твердо зная, что там впереди очень нужна их помощь.

И вот внезапно лес перед ними расступился, и все трое оказались на небольшой проплешине, иначе и не назовешь. Когда-то тут были срублены несколько крупных деревьев, и из их бревен сложили избушку с крытой соломой крышей. Избушка была очень старая и явно нежилая. Окон в ней не имелось вовсе. Крыша давно провалилась, а единственная дверь упала на землю и тихо догнивала там, покрытая побегами папоротников и других растений.

Но не это привлекло к себе внимание подруг. Возле избушки на коленях стояла тетя Маша и горько рыдала, уткнувшись лбом в траву.

– Что случилось?

И тут же подруги увидели, ЧТО случилось. И прикрыв рты, чтобы из них не вырвался возглас ужаса, отступили назад.

– Маша, что…

Но тетка Настасья тоже была вынуждена умолкнуть, со страхом глядя на обуглившиеся черные останки, над которыми рыдала тетка Маша. Останки были человеческие. И они были одеты в хорошо знакомые брюки и рубашку дяди Коли. Это выглядело тем более нелепо, что надеты они были на абсолютно черные обгорелые конечности.

– О, господи! Что тут произошло? Маша!

Но тетя Маша не отвечала. За нее это сделала Кира.

– Видимо, его ударила шаровая молния, – произнесла она гробовым голосом.

– Но почему цела одежда?

– Такое случается, когда ударяет шаровая молния. Загадка.

Но тетка Настасья не хотела поверить в то, что видели ее глаза.

– Маша! – опустилась она рядом с рыдающей женщиной. – Маша, ты видела, как это случилось?

Тетка Маша отрицательно помотала головой.

– Когда я пришла, он уже был… такой.

– О, господи! Но это же наш Коля! – восклицала тетка Настасья. – Наш Коля! Он что… сгорел? Маша, ответь мне, как такое могло приключиться?

Тетя Маша ничего не ответила. Она лишь снова уткнулась в землю и зарыдала так, что у стоящих в отдалении подруг защемило сердце.

И тут пошел дождь. Сильный, он хлестал так, что от ударов становилось больно.

– Надо куда-то спрятаться! – спохватилась тетка Настасья. – Маша! Маша, пойдем с нами!

– Нет! Я не оставлю Колю тут одного! Надо взять его с собой.

– Колю нельзя трогать.

– Я его тут одного не оставлю!

Тетя Маша была упряма, и три другие женщины растерянно замерли на месте, не зная, как им поступить дальше.

– Укроемся в доме, – наконец предложила Леся. – Хуже уж всяко не будет.

Разжигая огонь, тетя Маша грустно улыбалась каким-то своим мыслям. Она уже перестала рыдать, но теперь на ее лбу поселилась глубокая складка. И как думали подруги, поглядывая на нее, поселилась она там уже навсегда. Тетя Маша любила их дядю Колю долгие годы. Любила, думала, что потеряла, обрела вновь… И вдруг такой удар. Утратив своего возлюбленного на сей раз окончательно, бедная женщина сразу же вместе с ним утратила всю свою живость, превратившись в слабое подобие себя самой.

– Этот дом построил старик, – внезапно произнесла тетя Маша, выпрямляясь над очагом, который женщины сложили прямо на полу в избе, чтобы немного обогреться и обсушиться от ливня, хлеставшего снаружи и изрядно их замочившего, пока они затаскивали внутрь обугленные останки дяди Коли, чтобы их не мочил дождь.

– Какой старик? – вздрогнула Кира то ли от сырости, которая проникала в дом снаружи, то ли от страха. – Морозов?

– Да. Он самый. А отец бабы Наташи помогал ему в строительстве и в обустройстве на новом месте. Он вообще был практически единственным, кто остался верен старику.

– Отец бабы Наташи? Так все, что она нам рассказывала про себя, – это правда?

– Ее отец был со стариком до самого своего конца. Служил Морозову верой и правдой. А когда умер, то завещал жене и дочери ухаживать за стариком, похоронить его в том месте, где он укажет. И вообще, быть ему поддержкой и опорой, пока смерть не положит конец этому обету.

– Значит, баба Наташа лично видела старика?

– Да. И боялась его до смерти. Впрочем, как и все другие, кому доводилось сталкиваться с этим человеком.

Так, с бабкой Натальей все было понятно. Она оставалась в Морозовске в силу привычки. Даже после смерти человек, которому при жизни прислуживал ее отец, крепко держал старуху возле своей могилы. Но это бабка Наталья, а что же сама тетя Маша? Что ее, не старую и симпатичную, в свое время привело в несчастный Морозовск?

– А вы? Зачем вы приехали в эти края?

– Зачем? Наверное, рассказы моей матери не давали мне покоя. Она родила меня очень поздно, уже после войны. Ей к тому времени было сорок пять лет. Она была ровесницей прошлого века, родилась в тысяча девятисотом году. И она хорошо помнила те страшные годы, которые ей пришлось провести при старике.

– Что?

– Моя мама была его приемной дочерью. И он оставил ее при себе, когда все прочие от него отвернулись.

– Значит, в семнадцатых годах старика никто не расстрелял?