Дарья Донцова - Инстинкт Бабы-Яги

В трубке воцарилось молчание, было слышно только легкое потрескиванье, шорох и далекую музыку.

— Алло, — повторил я, — Олега Анатольевича можно?

— Кто его спрашивает? — прохрипел невидимый собеседник.

— С работы, — соврал я, похоже, дядька в глубоком запое и плохо соображает, что к чему.

— Насчет работы можно и со мной поговорить, — очевидно, не понял меня пьяница.

— С вами — это с кем?

— Мы вместе снимаем вам свадьбу, день рождения или похороны?

— Я попал в фотоателье?

— Ну вроде.

— Олег Анатольевич тут работает? Его можно пригласить к аппарату?

— Тьфу, пропасть, — разозлился мужик, — на фига тебе Олег? Я тоже отлично щелкаю, между прочим, лучше его, на конкурсах побеждал! Приезжай, сделаю все в лучшем виде.

— А Олег Анатольевич будет в салоне?

Алкоголик помолчал немного и заявил:

— Ага, все тебе будет, ехай скорей.

— Давайте адрес, — попросил я.

Я всю жизнь провел в Москве, более того, родился в столице, там же появились на свет и мои отец с матерью, и казалось, я хорошо знаю город. Но вот про улицу с названием Пруд Ключики услышал впервые. Пришлось лезть в атлас. К моему удивлению, она оказалась почти в центре, отходила от шоссе Энтузиастов. Я не слишком-то люблю этот район. Мало кто из нынешних москвичей в курсе, что раньше, еще до Октябрьской революции 1917 года, эта дорога носила другое название. Она помянута во многих песнях тех лет и полита слезами, потому что именно по ней гнали арестантов на каторгу. Об этом мне рассказал отец, хорошо знавший историю Москвы. Более того, в свое время он показал мне небольшой двухэтажный домик на пересечении шоссе Энтузиастов и Кабельного проезда. Мы ехали с отцом на машине, уж не помню сейчас куда, внезапно он притормозил и сказал:

— Вот, Ваня, смотри, это был пост.

— Что? — не понял я.

Отец указал на домик:

— Так называлось место, где ночевали заключенные, которых гнали на каторгу. Впрочем, думаю, в доме останавливалась охрана, а мужиков просто укладывали на дороге, а может, тут стоял еще какой сарай.

— А где рельсы? — спросил я.

Отец грустно улыбнулся:

— Эх, Ваняша, по железной дороге, в «столыпине», стали позже возить, дорогое это удовольствие для государства. Раньше пешком шли, через всю Россию, в кандалах, а то и с ядром на ноге, вот в таких постах отдыхали, ели горячее.

Я ужаснулся:

— И зимой ходили?

Отец кивнул:

— Конечно, в России-то восемь месяцев холод стоит. Печальное место, не удивлюсь, если узнаю, что большинство жителей, тех, кто сейчас имеет здесь квартиры, одолевают всякие заболевания: онкология или чего похуже. Аура тут тяжелая, черная…

Я не понял слова «аура», а спрашивать, что оно означает, не стал, но с тех пор всегда, стоит мне оказаться вблизи шоссе Энтузиастов, как начинает щемить сердце и болит голова.

На улице Пруд Ключики практически не было жилых домов, но на нее выбегало множество безымянных крохотных переулочков, в одном из них и отыскался нужный дом. Я с сомнением посмотрел на строение, больше всего напоминающее барак: двухэтажное, с облупившейся штукатуркой. Дверь подъезда была нараспашку, и когда я приблизился к ней, то понял почему. Она висела на одной петле, и закрыть ее не представлялось возможным.

Я набрал в легкие побольше воздуха и вошел внутрь. На лестнице было темным-темно, тут не горела ни одна лампочка. Слабый свет должен был проникать через заросшее грязью окно на лестнице, но на улице стемнело, и я начал чиркать зажигалкой, пытаясь осветить номера на дверях. Но их не оказалось. Я имею в виду таблички с номерами квартир, двери были на местах. Похоже, в этом доме вообще не жили люди. Потому что на мой стук никто не откликался.

В полном недоумении я поднялся на второй этаж, толкнулся в первую попавшуюся дверь и внезапно влетел внутрь квартиры. Она была не заперта. Здоровенная бабища в красном байковом халате отложила в сторону нож и хмуро поинтересовалась:

— Тебе чаво? Ишь, вломился без спросу.

Я попятился назад. В квартире не было никакого намека на прихожую, вы сразу оказывались на кухне.

— Извините, на первом этаже двери не открывали, я думал, что и тут никого нет.

— Так их всех уж выселили, — неожиданно мирно ответила баба и подняла крышку, закрывающую черную чугунную сковородку. Я чуть не задохнулся, в нос ударил мерзостный запах. Похоже, тетка жарила на машинном масле котлетки из ближайших родственников кота Василия.

— Ищешь кого? — полюбопытствовала она и принялась тыкать вилкой в содержимое сковородки.

— Да, — ответил я, стараясь не дышать, — Олега Анатольевича Колпакова.

Липкая вонь прочно поселилась в носу, внедрилась в мозг, и я испугался, что впервые в жизни упаду, словно истеричная дамочка, в обморок.

Но тут хозяйка, на мое счастье, вернула крышку на место, вытерла руки о халат и усмехнулась:

— Ишь ты, нету здесь такого.

— Он в восемнадцатой квартире живет, фотограф.

Баба рассмеялась:

— А-а, так бы и сказал. Только его Ванькой зовут, да и какой он мастер? Пьянь подзаборная! Ступай туда.

— Куда? — не понял я.

Хозяйка указала толстой короткопалой ладонью на дверь, ведущую в глубь квартиры.

— Туда.

Ничего не понимая, я потянул ручку двери и оказался в длинном коридоре, конца которого не было видно.

— Шагай спокойно, — напутствовала бабища, — восемнадцатая комната последняя.

Тут только до меня дошло, что это общежитие, множество комнат с одной, общей, кухней.

В потолке горело несколько тусклых сорокаваттных лампочек, стены были выкрашены в грязно-зеленый цвет. Очевидно, тут все же жили люди, потому что из-за дверей раздавались разные звуки. В одном месте ругались, в другом плакал ребенок, в третьем орал дурным голосом мужчина:

— Эй, наливай, ищо давай!

Никогда до сегодняшнего момента мне не приходилось бывать в подобном месте, я и предположить не мог, в каком кошмаре обитают некоторые москвичи!

Наконец я дошел до последней двери и постучал согнутым пальцем о филенку.

— Заходь, — донеслось изнутри.

Я шагнул в комнату и вновь ощутил приступ дурноты. Узкое, пеналообразное помещение напоминало комнату, в которой жил Раскольников. [4] Родион Раскольников — главный герой романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». Правда, меблирована она была иначе.

Посреди нее громоздился двухтумбовый письменный стол, заваленный всякой дрянью. Возле одной стены маячила самая простая раскладушка без матраса, накрытая серо-синим застиранным байковым одеялом. У другой стены громоздились картонные коробки, из которых торчали грязные шмотки.

— Тебе чего? — сиплым голосом спросил мужик, сидевший на раскладушке.

Хозяин был, очевидно, мой ровесник, но, надеюсь, я выгляжу намного лучше.