Дарья Донцова - Спят усталые игрушки

– Адрес подскажите.

– Прямо за почтой, на пригорке, только зря время потеряете, лучше идите к Фроловой, и дом больше, и хозяйка приятная.

Но я отправилась к Марье Сергеевне. Дом, расположенный чуть поодаль от других изб, выглядел мрачновато. Окна первого этажа украшали витые решетки – странная предусмотрительность для простой деревенской бабули, у которой и украсть-то скорей всего нечего. И уже совсем дико гляделась железная дверь.

– Кто там? – раздалось откуда-то сбоку.

От неожиданности я чуть не упала, а потом увидела небольшой динамик и маленькую видеокамеру. Ну ничего себе! Только установки «Град» не хватает.

– Привезла вам привет от Людмилы.

– Какой такой Людмилы, – не сдавалась бабка.

– Внучки вашей, матери Веры, Людмилы Шабановой.

Загремели засовы, залязгали замки, тяжелая железная створка приоткрылась.

– Ступай сюда, – раздалось из полумрака.

Я решительно шагнула внутрь. В темноватых сенях пахло сухой травой и чем-то кислым. Хозяйка показала рукой:

– В залу иди.

Большая, в три окна комната обставлена по-городскому. Красивая стенка, диван, пара глубоких кресел, отличный «Панасоник», видеомагнитофон и шерстяной ковер на полу.

– Чему обязана? – церемонно осведомилась старуха. – Не знаю никакую Людмилу.

Врет, зачем тогда впустила незнакомую женщину? Я внимательно посмотрела на хозяйку. Высокая, худощавая, с прямой спиной, а окружности талии позавидует любая молодуха – сантиметров шестьдесят, не больше. Да и лицо не старое, морщин мало, глаза яркие, черные, брови смоляные, а волосы совсем седые.

– Ну? – в нетерпении повторила женщина.

Я набрала воздуху и выпалила:

– Людмила погибла, упала из окна больницы, тело сожгли, прах пока лежит в Николо-Архангельском крематории…

Старуха уставилась на меня горящими глазами. Я невольно поежилась: ощущение такое, будто в лицо мне швырнули горсть пылающих углей. Молчание затягивалось. Может, все-таки я не туда попала? Наконец бабка, не сгибая спины, села на стул и сложила на коленях покрытые старческой «гречкой» руки. Французы называют такие пигментные пятна «маргаритки смерти».

– Сама-то кто будешь? – отошла немного Марья Сергеевна.

Я слегка растерялась.

– Трудно объяснить, лучше скажите, девочка у вас?

Но Марья Сергеевна даже не дрогнула.

– Рассказывай, или торопишься куда?

Что-то в ее лице слегка обмякло, и уголки губ стекли вниз, руки машинально затеребили пояс дешевого турецкого платья.

Я вздохнула и принялась рассказывать: про поезд, больницу, сумочку и письмо. Марья Сергеевна молча выслушала повествование, потом пробормотала:

– Значит, не из этих!

– Что? – не поняла я.

– Кофточку скинь и вынь руку, левую.

– Зачем?

– Скидывай.

Недоумевая, я вылезла из куртки, свитера и протянула ей руку.

– Не дури, – сурово заявила Марья Сергеевна, – сама знаешь, чего ищу, голую показывай.

Окончательно растерявшись, я вылезла из водолазки. Старуха цепко ухватила меня за запястье, резко подняла руку вверх и уставилась в подмышку.

– Ничего!..

– А что должно быть-то?

– Знак.

– Какой?

– Ты вот чего, – неожиданно помягчела бабка, – небось голодная. Садись давай к столу, поешь.

От неожиданности я стала отказываться:

– Нет, что вы, спасибо…

– Вот поешь, – отрубила Марья Сергеевна, – и потолкуем!

Пришлось сесть к столу. На клеенку хозяйка поставила огромную миску с творогом и банку сметаны.

– Накладывай, не стесняйся, корова своя.

Я не люблю молоко, но деревенский творог и сметану ем с большим удовольствием. Поэтому от души навалила на тарелку белые аппетитные куски и попробовала.

– Потрясающе!

Нежный жирный творог таял во рту, а сметана походила на взбитые сливки.

– Ну так ешь, коли по вкусу, – сказала хозяйка.

Отбросив в сторону смущение, я ополовинила миску и вздохнула.

– Глаза едят, а живот сдался.

– Кофе теперь? – спросила Марья Сергеевна.

Я с благодарностью поглядела на нее. Надо же, по виду злая, а по сути гостеприимная, хлебосольная.

Все так же без улыбки старуха вытащила баночку кофе. К моему удивлению, он оказался не растворимым, а молотым, да и сварила бабка отличный напиток – крепкий и не слишком сладкий. Для полного счастья не хватало только сигареты, и рука машинально вытащила «Голуаз».

Бабка уставилась, не мигая, на пачку. Я вздрогнула:

– Простите, вынула машинально.

Но Марья Сергеевна доброжелательно улыбнулась, обнажив желтоватые, но крепкие зубы.

– Куришь, что ли?

– Грешна.

– Дыми.

– Не помешает?

– Давай, давай.

На столе возникла баночка из-под шпрот, я с наслаждением затянулась и выдохнула дым. Марья Сергеевна молчала, наблюдая, как тает сигарета. Потом поглядела на окурок и пробормотала:

– Ну и воняет, зараза…

Я оказалась окончательно деморализованной.

– Вы же сами разрешили мне закурить.

– Точно, – согласилась бабка, – только дыму не выношу, и не женское дело сигарки смолить, здоровье береги, потом не купишь. А курить тебе велела, чтобы испытание до конца довести. Думала только на еде остановиться, а тут ты палочки табачные вытянула, вот я и посмотрела.

– Какое испытание?

– Если бы ты из этих была, то никогда творог есть не стала бы. У них молочное под строгим запретом, и кофе нельзя, грех смертный, а уж папиросы! И знака нет, значит, не от них.

– Да от кого? – чуть не плача спросила я. – Ничего не понимаю.

– Эх, Людмилка, бедолага, – вздохнула Марья Сергеевна, – значит, узнали правду про нее и убили.

– Кто?

– Сектанты проклятые. Вот смотри.

Марья Сергеевна вытащила из ящика большой альбом и показала цветной снимок девушки. Веселое лицо, нежная шея, облако волос. Не красавица, но очень хороша, добрый, располагающий взгляд.

– Внучка моя, покойная, – вздохнула. – Светочка…

– Молодая какая, отчего же умерла? – вырвалось у меня.

– Ты про Людку что знаешь? – вопросом на вопрос ответила старуха.

– Собственно, ничего особенного, – пожала я плечами. – Работала врачом, родила девочку, ну еще у мужчин успехом пользовалась.

– Ой горе, – неожиданно всхлипнула Марья Сергеевна. – Не уберегла девку-то.

– Кого?

– Верочку. И решетки Людка поставила, и камеру, и дверь стальную, а все одно – украли!

– Кто?

– Колька, сволочь, чтобы ни дна ему, ни покрышки! Пусть обрушится на него кара небесная!

Я машинально посмотрела в передний угол.

– Не гляди, – строго сказала Марья Сергеевна, – нету икон. Как Светочка померла, так я все сгоряча поснимала. И ничего, не наказал.

Твердым шагом она подошла к окну, взяла с подоконника пузырек и накапала в чашку бесцветную резко пахнущую жидкость.

– Вот что, – сказала бабка через секунду, – ты женщина городская, обеспеченная, связи небось имеешь, помоги забрать внучку. Знаю, где она. Одна у меня Верочка на всем белом свете и осталась, всех похоронила. Верни девочку, воспитаю, на ноги поставлю, имущество на нее отпишу. Ну посуди, что за жизнь ее ждет в секте этой!