Макс Акиньшин - Тридцать восемь сантиметров

-Аллилуйя, – радостно заключил толстяк, – а все потому, что маленькому человеку, хоть когда-нибудь должно повезти. Впрочем, не удивлюсь, если наша жаба зацепит нас за бубенцы, по поводу какой-нибудь другой пенки. У нее там целый список наших грехов. К тому же, она замужем за макаронником, а они все как один м’даки, просекаешь?

Рубинштейн, сидевший в кресле по правую руку, возмутился.

-Тебе не стоит так говорить, Эдвард! Ту же знаешь, что моя Руфь итальянка!

Моба скосил налитые, желтые в красную прожилку глаза и заржал. Ископаемый гриб гневно потеребил свой неизменный шарф и выпил. Привыкший к их беспричинным перепалкам я вытянул ноги, старое кресло в жилище четы Мобалеку было удобным. Оно обнимало меня как бабушка приехавшего на лето внука. В этих объятиях легко было уснуть. Задремать, свернувшись калачиком, сонно слушая разговоры. В голову лезла всякая чепуха, какая выплескивается из глубин, когда заканчиваешь что-то большое, требующее большого напряжения. Мескаль маслянисто подрагивал в стекле. Я поднял бокал и посмотрел на свет, сквозь желтоватую жидкость. Мой алкогольный мир был веселого солнечного оттенка. Зачем ты бежала, Марта? Зачем? Понять это было невозможно.

Бунгало, яхта и телка с большими дойками, три составляющие успеха с номерком на большом пальце ноги. Я сделал глоток: если раньше люди гибли за металл, то сейчас бились за бумагу. За эти глупые фантики, в которые упаковывают то, что мы называем счастьем. Бессмысленные нули и цифры. Портреты и пейзажи. Синие, зеленые, красные. Ценою больше чем жизнь. Если задуматься, то все наше существование вертится вокруг них. Мы пытаемся заиметь их всеми способами и жалеем только об одном, что не можем владеть большим количеством. Зачем? Зачем ты бежала, Марта? Из-за бумаг?

Впрочем, на них не было номинала. И портретов. Ровным счетом ничего привлекательного. Цифры, адреса и маленькое бурое пятнышко.

Приходил монах к монашкееее!

Поиграть с ней думал в шшааашки!

Дверь забыли запереть!

Ай-яй-яй!

Ай-яй-яй!....

Вообще, пение мистера Мобалеку наводило тоску и ужас в любом случае. Особенно когда остро хотелось тишины. Я вспомнил, как пустел закуток, ведущий к нашей норе, когда его величество начинало вокальные упражнения. Нет, выдержать это было невозможно. Его пение родом из тех утробных завываний первых земноводных, поселившихся на суше. Оно с равным успехом могло привлечь самку и свести с ума кого-нибудь мыслящего. Что поделать, создатель полностью обделил мое сдобное начальство слухом. Компенсировав эту утрату огромными легкими и резонирующей пастью.

Водрузив монументальную ногу в гипсе на стул, благоверный Риты вертел в руках бутылку.

-Если у тебя трусы в кружавчик,

Поиграть не думай в шашки,

До того как дверь запрешь!

Ай-яй-яй!

Ай-яй-яй!

Дым от сигары лихо вился в воздухе. Прервав пытку вокалом, толстяк хлебнул из горлышка и философски произнес.

-Хорошо еще, что эта сука не подстрелила нашего малыша, а? Макс, у тебя талант по части влезть в замес, сечешь? Она бы тебе устроила сквозняк в чердаке, если бы прожила подольше, это как пить дать.

Я усмехнулся и пожал плечами. Когда пару раз попадаешь в полный абзац, начинаешь потихоньку привыкать. Черствеешь. Близость старухи с косой воспринимаешь как досадную помеху, собачью кучку на тротуаре. Умереть для тебя становится, все равно, что чихнуть. Хотя и более неприятно. С другой стороны, и ценишь жизнь по-другому: не как подарок, который боженька сует каждому кретину, а как то, что у тебя в количестве одной штуки по накладным. И ничего. Ничего более. В этом вопросе Рубинштейн и толстяк меня понимали.

– Кто-нибудь хочет перекусить? – Рита показалась в двери. Этим вечером на супруге старшего инспектора был халат, на котором страус пожирал кита. По словам толстяка: аллергория для любителей пошамать птицу с рыбой. Гастрономический халат сидел на китихе как чехол на дирижабле.

-Тебе нравится, Макс?– толстуха кокетливо повертелась,– это «Джаст Кавали», сейчас все по нему с ума сходят.

-Очень аппетитно, Рита, – подтвердил я.– Твой прикид делает человека одновременно голодным и сумасшедшим.

Усатая Венера подмигнула мне так, чтобы муж не видел. У нее там бродили какие-то фантазии, которые я старался не замечать.

С кухни доносился запах жаренного. Что касается еды, то квартирка четы Мобалеку – самое то. В ней Рональд Макдональд женился на Фашоне. Свадьба была пышной: порции способны свалить слона в самой лучшей форме. Килокалориями можно отапливать двигатели ракетоносителя «Протон» или еще чего. Ядерный взрыв, который каждый раз происходит у тебя в желудке. А перекусить, означало только одно, наесться на неделю.

-Я бы чего-нибудь жевнул с парнями, – произнес его величество и отложил папку. Наше двухчасовое совещание подошло к концу.– Короче, чуваки, все умерли как в сказке. Пусть даже и не в один день. Но большего мы не добьемся, просекаете?

– Можно еще раз копнуть по адресам накладных. Ведь должны они где-то перегружать посылки? Можно еще потрясти Фодергила, ведь он проявился неспроста, – возразил я, толстяк с сомнением взглянул на меня. За все время он выдул полбутылки мескаля, заявив, что перед ужином неплохо бы выпить аперитив, и теперь пришел во вполне просветленное состояние.

– Зачем, чувак? Господь проделал за нас всю работу, и ты не хочешь сказать ему «аллилуйя»?

Что ему ответить я не знал.

***

Я поскальзываюсь и лечу, лечу. Что-то душит меня, вязкое, темное, холодное.

-Что с тобой?– Кони погладила меня по голове.

-Ничего, ничего, так, приснилось, – она прикрыла глаза, солнце путалось в длинных ресницах. Я поцеловал ее. На полу у кровати валялись ее розовые туфли. На подошве темнела надпись – Маноло Бланик.

-Когда ты скажешь ему?

-Сегодня…я … я обещаю.. – сегодня Ричард Левенс должен был узнать, что он одинок. Вот так, без планов, без подготовки: я от тебя ухожу. Что он скажет? Нахмурит брови и начнет крутить колпачок у ручки?

-Так ты уедешь?– полные губы без помады. Помаду я съел пару часов назад. Почему тогда, в самолете, я принял ее за одну из тех странных религиозных фанатиков? Ну, почему? В ней не было абсолютно ничего от них. Ни грамма, ни крошки. Бесконечно веселое болтливое пламя. Мое пламя. Протянув руку, я провел пальцами по ее телу.

-Ненадолго, милый, – она улыбнулась. – Мне нужно по делам.

Ненадолго. Потом мы всегда будем вместе. Конкордия и я. Пара чемоданов, старый шкаф и двести пятьдесят моих фунтов в неделю. Странно, но, даже испытывая счастье, всегда оглядываешься на свою цену. Макс Акиньшин-инспектор и ценник, двести пятьдесят монет. И единственное, что у тебя меняется в жизни это номинал, цифры прыгают, нули крутятся, а ты остаешься все тем же. Удивительно, где же в жизни проходит та грань, за которой ты оказываешься с этим глупым ценником? Когда ты осознаешь, что все это неспроста и надо что-то делать? Живешь себе беззаботно, а потом –раз, и к тебе привязывается бумажка, которую ты совсем не ждешь. Возможно, Кони и привлекла меня той самой веселой беспечностью, радостью, что светилась в глазах, отсутствием цифр. Моя любовь была бесценна. Так бывает, когда любишь все без остатка. Прости меня, Аля. Я еще жив.