Николай Башмаков - Деревенский Зорро

– Ты печатал на нашей старой машинке? А я-то думал: ты отстукиваешь на ней свои рифмушки!

– Рифмушки тоже. И все записки отпечатал на ней. Поэтому её и прятал.

–Теперь мне понятно, почему ты просил никому не рассказывать про эту машинку. Я принял это за юношескую стеснительность. Но почему ты избрал вариант этого Зорро? Ведь можно было как-то иначе!..

Димка видел, отец мучительно подбирает слова, чтобы не обидеть его. Он чуть печально усмехнулся:

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, папа. Это сильно смахивает на доносительство… И очень большая часть моих сверстников, воспитанная на всех этих "общечеловеческих ценностях", назовёт меня просто стукачом… Но это не так. Я ни на кого не клеветал, а разоблачал только преступников. Мы, молодые, но тоже видим: вся эта мнимая свобода – всего лишь ширма для ловких и двуличных людей. Мне противно видеть, как они жируют за счёт тех, кто честно работает. И никто не может им помешать. Вступить с ними в открытую борьбу я не могу. Если бы и попробовал, меня бы просто размазали. Поэтому помогал милиции тайно. Вернее мы с Витькой. А факты мы всегда давали проверенные. Благодаря им, у милиции был шанс раскрыть всё по горячим следам.

– Хорошо, сын, ты меня убедил. Об этом хватит. Мы не закончили про Витьку!

– С Витькой мы крепко поругались, когда я пошёл работать к Краснову. У того собрался хороший гадюшник. Власов, Жабров, Хамитов, да и Иваньков с Лизичевым – сволочи порядочные. Чтобы развалить это гнездо, нужно было войти к ним в доверие. Я представился простачком, которого легко приручить и использовать. Краснов на это клюнул. А Витька стал считать меня чуть ли не врагом. Потом мы помирились. И когда обкатывали на "аэродроме" мотоцикл, я ему всё рассказал. Дальше мы "хулиганили" уже вместе.

Слушая Димку, Николай Фёдорович всё больше приходил к мысли: сын из тех мерок, с которыми они с матерью к нему подходили, вырос. Эти ребята во многом правы. В обществе, где во главе всех "общечеловеческих ценностей" стоит доллар, а все стороны жизни пронизывает дух быстрой и лёгкой наживы за счёт более слабого, бороться с преступностью законными способами становится всё сложнее. Человека, открыто выступившего против криминала, быстро ломают. Так, может, и впрямь против тех, кто повсеместно насаждает кодекс уголовных отношений, более эффективными будут методы этого же кодекса? Но тогда получится замкнутый круг. И из этой криминальной ямы уже не выбраться.

И всё же повод для оптимизма есть. Сейчас многие о молодёжи говорят черт те что. Поколение, которое "выбрало пепси", обвиняют в бездуховности, лени, повальной склонности к развлечениям. Предрекают скорую деградацию и вырождение. Им бы строить новые города, а они гибнут от водки и наркотиков. И всё же хоронить это поколение рано. Здоровые силы в нем есть. И они рано или поздно возьмут верх. Придёт время, волна ненависти, насилия и бездуховности пойдёт на убыль. От всеобщего разрушения страна обязательно перейдёт к созиданию. Этого требует закон поступательного развития человеческого общества. И сегодняшние пацаны, остро реагирующие на жестокость и несправедливость, ещё скажут своё слово.

Димка закончил свой рассказ и молча смотрел на задумавшегося отца.

– Ладно, – подытожил Николай Фёдорович, – в целом мне ваша деятельность ясна. Ответь мне на пару технических вопросов. Во-первых, как тебе удалось записать разговор в сторожке? И, во-вторых, как это вы умудрились проколоть сразу шесть шин заезжим "гастролёрам"?

– Диктофон мне подарил дядя Вадим. Помнишь, они приезжали на новоселье. Записывал их несколько раз. Чаще всего это был пьяный бред. Проболтался Хамитов только однажды. За что и поплатился. Я не думал, что дело дойдёт до расправы с ним. Об этой кассете Краснову рассказал Парнов. Он на него работает.

– И Егор не знает, кто у него предатель?

– Не знаю, может он и догадывается, но прямых улик у него нет. А я знаю точно: это Парнов!

– Дима, ты должен будешь рассказать всё это Ерохину, когда он выйдет из больницы!

– Нет, папа! Я как раз хотел тебя просить о том, чтобы о нашем разговоре ты никому не рассказывал. Я найду способ сообщить дяде Егору о Парнове. Но пусть пока всё останется в тайне!

– Хорошо, хорошо, если ты так хочешь…, оставим всё, как есть! Но ты ответил ещё не на все мои вопросы!

– Для того чтобы проколоть шины, мы сделали специальную доску с гвоздями. Делали её, чтобы поймать воров, которые ночью вывозили зерно. Помнишь, взломали дверь на складе? Мы караулили их три ночи, но эти воришки больше не появились. А тех гастролёров мы увидели случайно. Наблюдали за ними в бинокль. И когда они начали бить бригадира, решили их наказать. На выезде с просёлка положили доску и замаскировали её соломой. Что ещё? Фотоаппарат ты подарил мне сам, вот бинокль я брал без разрешения. Я знаю, что это подарок. Но ты им теперь не пользуешься, а мне он был нужен. Особенно, когда следили за воришками зерна. За это ты меня прости!

– Хорошо, я тебя прощаю, – засмеялся Николай Фёдорович, – но ответь мне ещё на один вопрос. Ты думаешь заниматься этим донкихотством и дальше?

– Как тебе сказать. Ты сам учил меня доводить любое дело до конца. Наверное, самоустраниться я не смогу. Хотя с записками, пожалуй, пора кончать… Несерьёзно это.

– Хорошо, сын. Я тебя понял. Но дорога, на которую ты ступил, очень опасна. Будь предельно осторожен. На тебя начнётся охота!

– Папа, ты всю жизнь провёл рядом с опасностью. Мне есть с кого брать пример!

– Видишь ли, я имел дело с минами, "ржавой смертью". Это порождение человека, и риск действительно большой. Но если хорошо знаешь своё дело и выполняешь меры безопасности, то всегда выйдешь победителем. А ты вступил в борьбу с людьми, точнее с их худшими представителями, хищниками в образе человека. Действия их агрессивны и непредсказуемы. Эти люди коварны и изворотливы. Они почти всегда наносят удар первыми и делают это скрытно. Я все-таки тебе рекомендую лишний раз на рожон не лезть… И очень прошу, прежде чем предпринимать что-то серьёзное, посоветуйся со мной… Помни, в этом деле я твой единомышленник!

О похищении уже знала вся школа. Весь день Димка был в центре внимания. Его физиономия с припухшим левым глазом просто обязывала каждого встречного опросить пострадавшего и проявить к нему сочувствие. Вопросы задавали и ученики, и учителя. Героями, несомненно, все считали раненого участкового и Кузнецова старшего. И хотя Димке было досадно, что в глазах друзей и педагогов он предстал беззащитной и избитой преступниками жертвой, такое положение вещей его вполне устраивало. Ибо, как уже было сказано выше, он собирался и впредь играть роль мечтательного и слабосильного юноши, которого можно было заподозрить в чем угодно, но только не в проделках неуловимого Дублёра.