Кондратий Жмуриков - Принц и Нищин

— Валера, не оправдывай своей фамилии… давай в темпе штукатурь меня своим чесоточным гримом…

Ночной клуб «Белая ночь» отличался тем, что — единственный в городе — имел вход по клубным картам. Никакие баксы не могли компенсировать квадратной хари, неаккуратно болтающейся у пояса «мобилы» и замашек, более характерных для кичи и оптового склада, чем для приличного заведения, куда приходили отдохнуть и культурно провести время состоятельные дамы и господа.

Никакие баксы не могли обеспечить входа, если в кармане не лежал заветный кусочек разноцветного пластика — клубная карта.

Но сегодня, в день концерта Аскольда, самый шикарный клуб города был открыт для всех желающих, кто заранее обеспокоился заплатить за билет от тридцати долларов и так до бесконечности, и обеспечить себе попадание на супершоу знаменитого богемного певца.

Разумеется, человеку с улицы такой билет достаться просто не мог бы, потому что число этих билетов было ограничено и преимущественно распределено среди членов клуба. Наиболее продвинутых, тех, кто мог позволить себе смотреть на разнузданное шоу, в котором, помимо скудно и эксцентрично обряженных танцовщиц, участвовали чуть ли не голые негры, карлики, трансвеститы и тому подобные маргиналы.

Потому как живущий по понятиям браток на такой «гниляк» не «подпишется». Хотя, как показали дальнейшие события, бабушку надвое…

Число охраны было удвоено против обычного, хотя и без того «Белая ночь» была наиболее хорошо охраняемым клубом к городе.

По требованию Романова и Фирсова, который приехали в клуб пораньше, охрану выставили даже на крышу ближайшего дома — массивной десятиэтажки в новорусском стиле, только недавно достроенной и еще не полностью заселенной. По настоянию Фирсова в одну из таких пустых квартир даже посадили стрелка со снайперской винтовкой, снабженной инфракрасным прицелом.

Аскольд, то есть Сережа Воронцов, приехал в клуб в полночь. В гриме, который ему мастерски наложил Валера Сухоруков, и в пестром «аскольдовском» прикиде он выглядел так, как будто только что сошел с плаката, которыми был увешан весь город: «Ледовый дворец „Триуфальный“ и ночной клуб „Белая ночь“. Супермегазвезда российской эстрады АСКОЛЬД!!».

Он приехал последним. Шоу-балет, стилисты, визажисты, гримеры, администраторы — все уже были здесь. Сережа вошел с заднего входа, сопровождаемый большой охраной, которая разгоняла настырных журналистов с микрофонами, камерами и фотообъективами не менее ретиво, чем ОМОН рассеивает участников несанкционированного митинга политических экстремалов.

«Рыцари пера» ругались, толкались, но упорно лезли под тычки Аскольдовской секьюрити. Из клуба выскочил Фирсов, подхватил Сергея под руку и повел внутрь, говоря на ходу:

— Чувствуется, будет жарко… братвы понаехало отмороженной… какие-то типы, которые с охраной на короткой ноге. Все тебя послушать. Типа модно, говорят. Они с такими харями и на Монтсеррат Кабалье пошли бы. А один другому говорит:

типа я недавно даже на какой-то «Наутилус Помпилус» ходил. Так и сказал: «Помпилус». А потом говорит: там еще слова такие отстойные, тухляк полный не в тему… че-то, типа, какой-то козел ловил пескарей, а второй какой-то там козел типа ходил по воде. Континге-е-ент! — протянул Алексей с откровенным скепсисом в голосе.

— А по барабану, Фирс! — подделав голос и интонации Аскольда настолько точно, что вздрогнул даже бывалый сотрудник секьюрити, ответил Сережа. — Думаешь, что среди них может находиться и ваш мифический киллер?

— А кто его знает, — отозвался Фирсов, косясь на здоровенного негра из шоу-балета, который, почесывая здоровенную мускулистую грудь, лопотал на непонятном тарабарском наречии с безобразным ушастым карликом в колпаке и сиреневой распашонке, из-под которой виднелись его кривые короткие ноги. — Н-да-а-а… ну и гомункулусов тут понатащили! А, кстати, — Фирсов многозначительно понизил голос, — о чем ты так долго беседовал с моей женой? Ты что, с ней знаком, что ли?

— Знаком, — ответил Сережа Воронцов, — гражданку Фирсову я имею честь знать с сегодняшнего дня. Ничего у тебя жена. Отбить, что ли?

Алексей неожиданно яростно сверкнул на него глазами, но ничего не сказал, а просто наделил здоровенным пинком какую-то незадачливую танцовщицу из шоу-балета, которая, путаясь в прозрачном шлейфе, едва не сбила его с ног, вынырнув из-за угла…

На этот раз шоу началось без опоздания.

Его начало ознаменовалось великолепными лазерными спецэффектами, то набрасывающими на пространство клуба нежную алую дымку, плывущую клубами фосфоресцирующего тумана и время от времени пронизываемую вспышками разноцветных лазерных «молний»; то разрывающими стены и потолки мечущимися хаотичными извивами переплетающихся линий разноцветных линий, отчего нарушалась ориентация в пространстве и казалось, что пол уплывает из-под ног; то под нарастающий рокот плескало серебряное марево, неожиданно разрождающееся ослепительной вспышкой, на мгновение превращающей воздух в клубе в нестерпимо светящуюся субстанцию. Финальным аккордом впечатляющей световой «заставки» шоу стали плавающие в воздухе голограммы, возникающие из упруго пульсирующих под потолком точек.

И грянул гром.

Когда последние его раскаты упруго забились в пронизанном лучами пространстве и растаяли, как дымка, на полукруглой сцене, обведенной алой фосфоресцирующей полосой, метнулись тени — и несколько лучей, скрестившись, выхватили из полумрака несколько неподвижно застывших на сцене фигур — женских и мужских, обряженных в какие-то странные белые балахоны с капюшонами, под которыми неестественно ярко — особенности освещения — блестели зубы и белки глаз. И тут сиреневый аккорд пронизал воздух, и клуб заполнила плавная, мелодичная, льющаяся спокойно и вольно, как широкий водопад, музыка.

Аскольд начинал свое шоу в «Белой ночи» знаменитым «Соло одинокого шута», пронизывающей лирической балладой об одиночестве. По всей видимости, это было так неожиданно на фоне ожидания отвязного, маргинального экстремал-шоу с трансвеститами и педерастами, со стриптизом и имитациями группового полового акта (приемчиками, типичными для Аскольда)… что это пробрало даже гоблинов, сидевших на ВИП-местах у самой сцены. Один из них тупо поскреб в репе антенной мобильника и скривил рот в коротком и емком комментарии; конечно, реплика эта потонула в мощном саунде, но несколько его корешей прочитали по губам: «Черт, че за фуфло?»

…Сережа стремительно вливался в роль. «Дорожка» употребленного на глазах всего данс-шоу кокаина — так надо, сказал Романов — оказала свое воздействие, и по телу Сергея конвульсивными, гибкими извивами, словно по жилам проползала теплокровная змея, распространялось блаженство и блаженное чувство своей востребованности. «Соло одинокого шута» — да, это про него, Сергея, он только сейчас наиболее полно смог ощутить, кем он родился, чтобы сгореть в собственном пламени. «Соло» оборвалось коротким всхлипом, словно кто-то одним коротким резким взмахом ножа перерезал клокочущее музыкой горло. Сережа Воронцов широко раскинул руки, видя себя со стороны в зеркалах потолка. Он слышал восторженный вой обдолбанной публики, и даже стрекот мобильника в трех метрах от него уже не мог ничего испортить… Эйфория.