Кондратий Жмуриков - Принц и Нищин

Это был Гришка Нищин, отец Сережи Воронцова. А окна квартиры выходили на клуб «Белая ночь».

Сережа и Алик оставили Гришку-выпивоху без внимания в тот самый момент, когда он разбил сливным бачком лобовое стекло «девятки», а потом сам вылетел в окно, прошу позволения за каламбур, с легкой руки сына. Сережа пошел на встречу с Романовым и Фирсовым в «Верго», а его папаша остался барахтаться под окном.

Разгневанный хозяин «девятки» бросился наверх, чтобы покарать негодяя, изуродовавшего его авто. Впрочем, в квартире он нашел только перепившуюся компанию, которая ничего не могла внятно объяснить, а только непрестанно предлагала выпить. Хозяин «девятки» выпить отказался, а вот желание незамедлительно набить морду тому, кто испортил его машину, выразил в полном объеме.

Впрочем, с семейства Нищиных взятки оказались гладки. Взять-то особо было нечего. Дарья Петровна, как мать-героиня, непрестанно и пространно материлась, пьяные дочки валялись по углам, а сожитель одной из сестер Нищиных взялся рассказывать несчастному автовладельцу про то, как плохо живется на свете бедным финнам, у которых сухой закон.

Водила уже хотел было махнуть на все рукой и улетучиться, но тут — на свою беду — в квартире появился Гришка, прихрамывающий и распространяющий в атмосферу замысловатые ругательства. Водитель сразу узнал его, а узнав, схватил за шкирку и принялся месить руками и ногами. Гришка был настолько пьян и оглушен падением, что никак не сопротивлялся, а только вяло трепыхался и невпопад икал.

Впрочем, вдруг водитель машины перестал бить его. Он пристально вгляделся в Нищина и спросил:

— Погоди… Григорий?

— Д-да, — мутно подтвердил тот.

— Ты меня не помнишь? Мы ж с тобой вместе сбежали из колонии и побратались. Ну конечно… точно! Я Рукавицын, Василий. Ты должен меня помнить.

Гришка по-ленински прищурился на Рукавицына и прислонился спиной к грязной стене. Одна его бровь поползла вверх, изломившись шалашиком, вторая только подпрыгнула и заняла исходную позицию.

— Василь? — неуверенно спросил он. — Эк… а точно ты! А… ну да! Эта-а… лет тридцать не виделись, твою мать! А то и сорок. Сразу не упомнишь.

Рукавицын покачал головой:

— Ну ты скажешь тоже: сорок. Мне самому сорок четыре, а ты с тобой, если мне память не изменяет, одногодки.

— А, ну да! — обрадовался Гришка. — Только я тебя должен быть на год старше, потому что меня в каком-то там классе на второй год оставляли.

Рукавицын тяжело вздохнул, осмотрел незавидное обиталище Нищина и сказал:

— Что ж ты до жизни-то такой дошел?

— А чево жизни? — обиделся Григорий. — Жизнь, так я тебе скажу, я не жалуюсь. Сын вот у меня только — полудурок. А так нормально. Только что ушел. А что я тебе машину попортил, так это он и виноват. Но мы… ик!.. свои все-таки… сочтемся!

— Сочтемся! — с сомнением выговорил Рукавицын, глядя на драные штаны Нищина и думая, что тот совершенно соответствует своей деклассированной фамилии. — Ладно… помял ты мне машинку, но по старой памяти… да уж. Все-таки побратались.

— А ты, Василь… ик!.. не это… не бедствуешь, я смотрю, — выговорил Гришка, рассматривая неброскую, но дорогую одежду Рукавицына и особенно часы на его левом запястье и прицепленный к поясу мобильный телефон.

— Нет, не бедствую. Я в Москве работаю. Хотя приходится мотаться по всей стране. Я сейчас настройщиком аппаратуры работаю у Аскольда. Певец такой модный, слыхал?

— А, ну да, — отозвался Гришка. — Вон там у моей дочки, у Аньки, на плакате болтается. Анька, дура, говорит, что этот Аско… Аскаль похож на нашего Сережку. Только чушь это собачья.

— Я приехал пораньше, чтобы проверить акустику этого клуба, вот, прямо напротив тебя который. Там послезавтра концерт Аскольда будет. Еду, а тут из окна этот твой сливной бачок вылетает и мне в стекло — хрррясь! А потом, оказалось, и ты сам вылетел.

— Это меня Сережка, паразит, выкинул. — сообщил глава семейства Нищиных.

Рукавицын кивнул, потом произнес:

— Ладно. Сейчас мне некогда. Зайду завтра. Или ты мне лучше позвони. Вот моя визитка, не потеряй. А то у тебя тут выпить… как-то не то. Ну, бывай, Григорий.

Он хотел было выйти, но Гришка вцепился ему в плечо и заговорил:

— Это… Василь… деньги уж коли есть, так займи по душам. А то вон оно как.

— Только не говори, что это на лечение, — отозвался Рукавицын, но деньги дал. Сто рублей.

Он появился не завтра, а послезавтра. И не один, а с высоким статным парнем, носящим смешную и совершенно ему не подходящую фамилию Курицын. Сама фамилия, а тем паче сочетание фамилий — Курицын и Рукавицын — рассмешило Гришку, и он смеялся до колик и до угрюмоватого тычка Василия:

— Ну, Григорий. Утихомирься. Дело к тебе есть.

Гришка поднялся с дивана.

— Как-кое дело?

— У тебя квартира большая? — спросил его Курицын, он же Гриль.

— Да, а что ж! Четыре комнаты, — гордо заявил тот.

— Нам нужна одна.

— Пожить, что ли? А… ну нет, я понял, — оценив брезгливую усмешку на лицах и Гриля, и Василия, исправился Гришка. — Комната, значит?

— И полная конфиденциальность, — добавил Гриль. — Я слыхал, ты недолюбливаешь своего сына?

— У-у-у… блина… чтоб…

— Все ясно, — оборвал его Василий. — В-общем, он не только тебе пакостит, но и другим людям. Серьезным. Нужно, чтобы он перекантовался у тебя два дня, но из квартиры его никуда не выпускать. Если мусора запалят, у тебя все чисто: скажешь, что у сына белая горячка, буянит, вот и пришлось связать. Думаю, что тебе поверят, — с непередаваемой иронией добавил Гриль.

— А кому… что? — взъерошился Гришка. — Кому он… а мне ничего за это не будет, что он кого-то там серьезных… нет?

— Будет. Будет гонорар. Если, конечно, он у тебя надежно перекантуется.

При слове «гонорар» Нищин насторожился и стал оглядываться по сторонам, а потом приложил руку к губам и выговорил:

— Тс-с-с… тут у меня жинка. Она если услышит про деньги, все под ноль вычистит. А сколько денег-то?

— А сколько хочешь. В разумных, конечно, пределах, — ответил Рукавицын.

Аппетиты Гришки не простирались дальше ящика водки, но тем не менее он зажмурил глаза и выдохнул:

— Пять… нет, десять тысяч!

Василий надменно улыбнулся, а Гриль сказал:

— Хватит и пяти.

— А… м-м-м…

— Аванса не будет! — резко оборвал его Курицын. — Мы не пенсионный фонд.

Григорий было надулся, но, посмотрев на холодное и ничего не выражающее лицо Гриля, сдулся и пробурчал:

— Ну да, конечно… меня можно обижать. Ну да, конечно.

Когда за гостями захлопнулась дверь, Гришка еще раз пробормотал свое «ну да, конечно», а потом просунул голову в, с позволения сказать, гостиную, превращенную в ночлежку и, убедившись, что жена и две дочери спят, а сожитель старшей квакает в туалете, вытащил из-за вешалки заначенную пластиковую бутыль самогона и отхлебнул.