Елена Бреус - Колокольчики судьбы

Молодого человека звали Федором Лосевым. Он был аспирантом филологического факультета Московского университета и жил с родителями в двух остальных комнатах этой квартиры. Информация у Семена Степановича была верной, и семья Лосевых действительно жила на даче в Подмосковье до середины октября, но сегодня Лосев-младший нарушил это правило.

У бедного аспиранта все пошло кувырком с самого утра, вылившись в день, полный потрясений. Первым потрясением была ссора с родителями. Это, собственно, было крошечным, пустячным потрясением. Мало ли по какому поводу может повздорить с родителями взрослый, практически самостоятельный сын?

В этот раз все началось с маминого недовольства его, Федоровым, аппетитом. Вне всякого сомнения аппетит ухудшился с момента появлением в жизни любимого чада этой девицы Раисы. Девица была неподходящей во всех отношениях: не то портниха, не то парикмахерша, а может, и того хуже – продавщица! Дальше все понеслось по накатанной схеме, с перечислением многочисленных Раисиных недостатков и возвеличиванием гораздо более многочисленных достоинств Ниночки, умницы-красавицы и дочери приличных людей. Она, кстати, снова спрашивала, как там Федор и почему он к ним не заходит.

Федор, который обычно вяло отбивался от материных нападок и старался перевести разговор в мирное русло, в это утро отчего-то решился на открытый протест. Демонстративно засунув в рот сразу два оладушка – вот вам! хороший у меня аппетит! – он сдвинул брови и сурово объявил:

– Я сам вправе решать, с кем мне общаться!

С набитым ртом вышло что-то вроде: "Яшамвпвавеешатьскемобшаша!"

– Что-о-о-о-о? – грозно произнесла мадам Лосева, не поняв ни звука, но уловив сопротивление в голосе сына.

– Это мое дело! – повторил непокорный отпрыск, проглатывая последний кусок.

Выражение лица матери не предвещало ничего хорошего, и Федор, хорошо знавший, что последует дальше – крики, вопли, валерьянка – уже готов был пойти на попятный, но в этот момент уловил оттенок одобрения на лице отца. Это тоже было маленьким, но потрясением – раньше отец всегда был на стороне матери – и его подстегнуло.

– Мне сегодня нужно ехать в университет! – гордо произнес Лосев-младший, хотя никуда ему ехать было не надо и, выпятив чахлую грудь, быстро вынес свое неспортивное тело с дачной веранды пока мать не успела возразить.

Пока он шел к электричке, образ пышногрудой и ласковой Раисы стоял у него перед глазами, выгодно отличаясь от образа умницы Ниночки, которая со своими очками, сутулыми плечами и жиденькой косичкой была похожа на тощую ученую мышь. Мысленно сравнив двух девиц и убедившись в правильности своего выбора, Федор повеселел и решил навестить предмет своей любви, раз уж все равно из-за своего вранья пришлось ехать в Москву.

В химчистке на Песчаной улиице, где девушка работала приемщицей, юного Лосева поджидало очередное потрясение, худшее их всех. Оказалось, что красотка Раиса ласкова не только с худосочным аспирантом. Влюбленный Федор влетел в химчистку, никого не увидел и решительно заглянул за портьеру, отделяющую приемный отдел от производственных помещений. Лучше бы он этого не делал. Взору остолбеневшего филолога предстала отвратительная картина: старый и лысый директор химчистки (лет примерно сорока) лобызал Раечкины ручки, щечки, плечики и прочие выпуклости, и коварная была совсем не против! Она с готовностью подставляла для поцелуев свои аппетитные розовые губки и придушенно хихикала.

Обалдевший от увиденного Федор опустил портьеру и, не замеченный целующейся парочкой, удалился, нашептывая деревянными губами: "О, женщины! Вам вероломство имя!" Диссертация аспиранта Лосева была об английской литературе семнадцатого века, так что Шекспир, естественно, пришел на ум первым.

Несчастный филолог несколько часов бродил по улицам, то ненавидя неверную возлюбленную и придумывая мщение одно страшнее другого, то великодушно прощая ее, чтобы она, пораженная его благородством, сама вернулась в его объятия. В общем, прокручивал в голове обычный бред обманутого поклонника, щедро приправленный литературным наследием туманного Альбиона. Наконец к вечеру его, усталого и измученного, ноги сами принесли к родному дому. Может потому, что обманщица Раиса жила напротив, и Федору хотелось ее еще раз увидеть?

Грустный-прегрустный сидел он на лавочке во дворе и бросал скорбные взгляды на знакомые окна, но вместо Раисы во дворе появился Башка. Так с детства звали Митьку Башкатова, дворового хулигана и задиру. Митька когда-то учился с Федором в одном классе, и отличнику Лосеву не раз доставалось от двоечника Башкатова. Со школьных времен Митька лучше не стал и по слухам уже дважды отсидел за хулиганство и другие темные дела. Аспирант опасливо покосился на развалившегося рядом на скамейке Башку и хотел уже уйти от греха подальше, но произошло новое потрясение.

– Как жизнь? – задушевно спросил бывший двоечник, закуривая и протягивая пачку Федору.

Некурящий Лосев неумело прикурил папиросу и, то ли под действием своих растрепанных чувств, то ли от проявления дружеского участия, взял и неожиданно для себя рассказал Башке про свою неудачную любовь. Митька, в прошлом году тоже сполна хлебнувший женского коварства, повел себя как настоящий друг. Он обнял товарища за плечи и решительно произнес:

– Все они … !

Тут он употребил слово, которое аспиранту филологу сразу захотелось записать – такое оно было многосложное и заковыристое.

После этого Башкатов решительно поднялся со скамейки и потянул за собой Лосева.

– Пошли.

Дальнейшее Федор помнил смутно. Митька твердо знал, что лучшее средство от несчастной любви (равно как и от всех остальных жизненных передряг) это водка. Максимальная доза, выпитая аспирантом до этого момента в жизни, равнялась трем маленьким рюмкам коньяка, поэтому прикончив свой первый стакан, он забыл кто такая Раиса, кто такой он сам и что делает в незнакомой квартире со смутно знакомым типом за столом напротив. Остался лишь дух настоящей мужской дружбы, неясная обида на кого-то и ощущение, что табуретка под ним живет своей жизнью, все время норовя встать на дыбы и уронить на пол будущего кандидата филологических наук.

Еще осталось обрывочное воспоминание о том, как они с новым другом спорят, стоя у двери подъезда неверной работницы химчистки. В руках у Башки пузырек с чернилами и огрызок кисточки. Он настаивает на том, что надо написать на стене "Райка – ......"

Второе слово тоже представляло несомненный интерес для филологов, потому что в нем было минимум три разных корня, каждый следующий неприличнее предыдущего. Федор же, воспитанный в духе рыцарского отношения к даме, предлагает надпись "недостойная".