А. Миров - Один такой

– Что за ерунда? – слетело в темноту с оживших губ.

– Что за ерунда? – осталось слепком в мёртвом взгляде.

– Что за ерунда?! – орал на весь свой кабинет главмент Паркинсон-Кубышкин. – Ты вообще понимаешь, что ты говоришь?

– Понимаю, Мстислав Игнатович, – чеканил светловолосый молодой человек в форме.

– Какое на хрен изнасилование? – содрогался в гневе генерал-майор.

– Такое вот изнасилование, – сохранял спокойствие капитан. – Самое настоящее.

– Нет, ну ты только посмотри на него! – развёл руками начальник. – «Самое настоящее» он мне говорит!

– Спокойно, граждане избиратели, – еле слышно произнёс глава города. – Я всё исправлю, – на этой фразе Эразм Эразмович ещё сильнее надавил пухлыми пальцами себе на виски.

– Мстислав Игнатович….

– Слышать тебя не хочу, Трещёткин! – вскинулся желавший было присесть Паркинсон-Кубышкин.

– Да Витя-то тут причём? – выдавил искреннее сочувствие мэр.

– А притом, притом! – заголосил Мстислав, хлопая кулачком по столу. – Это он, он это заявление принял! – главмент страдальчески потёр ударенную ладошку. – Теперь все, все узнают, что в нашем городе такой срам имел место быть! И никому ведь не докажешь, что это капитану Трещёткину просто приснилось. Ух! – поджав губы, он погрозил кулачком подчинённому.

– Да ну как так – приснилось? – изумился обруганный Виктор.

– Вот так и приснилось! – снова вскочил с кресла Паркинсон-Кубышкин. – Ну, сам посуди, – выдохся начальник, – Ну откуда у нас взяться носильщику?

– Насильнику, вы хотели сказать….

– Я хотел сказать, что ты бестолочь! – вспыхнул Мстислав Игнатович. – Бестолочь и тупица! И лейтенант ещё!

– Но…, – насупился капитан Трещёткин.

– Младший! – предупреждающе вскинул бровь Паркинсон-Кубышкин. – А, если не заткнёшься, и до сержанта дойдём.

– Понял, – пробубнил обиженный милиционер. – Но она так плакала…, – добавил он после небольшой паузы.

– Ты опять? – вскинулся главмент.

– Плакала? – просиял лицом главмэр.

– Плакала, – склонил голову Витюша.

– Вот оно! – ещё пуще обрадовался Погремушкин. – Ну, конечно!

– Эря, и ты туда же, – выдохнул бессилие генерал-майор, окончательно и бесповоротно сажая себя в кресло.

– Да ты только послушай! – Эразм подскочил к кручинившемуся приятелю. – Эта… потерпевшая, она у нас кто?

– Тарататович, – с сомнением в голосе ответствовал Витюша.

– Как Тарататович? – ахнул Мстислав Игнатович. – Вчера Татович же была? Что, ещё одну это самое, того самогО?

– Да не, – отмахнулся Трещёткин. – Это ж псевдоним её. Ну знаменитость, сами понимаете.

– Знаменитость! – весело подхватил глава Койки. – А конкретнее? – принялся он участливо вращать рукой.

– Конкретнее – Татьяна Евгеньевна, – молодой человек кивал в такт мэрской конечности, -Тридцати пяти лет от роду.

– Тьфу ты! – в сердцах бросил Погремушкин. – Актриса она! Актриса, ясно тебе, Витюша?!

– Всё верно, актриса, – подтвердил капитан. – Приехала играть главную роль в спектакле….

– Ну? – воодушевлённо перебил мэр. – Ну?! – обратился он к ещё в меньшей степени что-то понимающему приятелю. – Ну!!

– И её изнасиловали! – просиял Паркинсон-Кубышкин.

Погремушкин с надеждой повернулся к Витюше. Глаза капитана на весь периметр сияли абсолютной солидарностью с главментом. Эразм Эразмович шумно выдохнул беспомощность себе под ноги и опустился на стул.

– Не было никакого изнасилования, – бесцветным голосом обозначил мэр. – Эта актриса, актриса! Понимаете? Просто всё придумала! Отыграла, если хотите.

– Зачем? – единогласно вопросили стражи закона.

– Этого я не знаю, – отмахнулся глава. – Может, пиара захотелось. Может, натура у этих творческих такая.

– Какая? – товарищи при званиях продолжили изъясняться в унисон.

– Ну такая! – твёрдо пояснил Погремушкин. – Страданий просит.

– Ааа, – недоверчиво протянули правоохранители.

– Внимания она хочет! – продолжил гнуть свою линию Эразм. – К себе. К спектаклю. К… не знаю, чему, кому. Чтобы писали о ней. Говорили….

– О ней, – подмигнул с понимаем дела Паркинсон-Кубышкин. – Ну точно же! Голова! – он с гордостью кивнул Трещёткину на приятеля.

– Думаете? – Витя не торопился расставаться со скептицизмом.

– Думаю! – значительно подчеркнул Мстислав. – В отличие от тебя, дурака, я вот думаю. И мэр наш, – главмент потрепал Погремушкина за плечо, – Тоже думает.

– Ну хорошо, – сдался Трещёткин. – А как же заявление? Я же обязан принять меры.

– Вот и принимай свои меры, – благодушно разрешил Эразм Эразмович. – А мадаму эту завтра сюда пригласи. Мы с Мстиславиком её тут мигом, это самое….

– Расколем! – брызгая радостью, подсказал Паркинсон-Кубышкин.

– Будет сделано! – Витюша послушно шаркнул ножкой и направился прочь из кабинета.

А, может, и прав глава Койки? Артистки эти – народ взбалмошный. Их хлебом не корми, дай роль сыграть. Но она так плакала….

– Девушка, что у вас? – без интереса спросил Витя у ночной посетительницы.

– У меня…, – она сжала губы и дёрнула хрупким плечом.

– Да, у вас, – Трещёткин, естественно, сражался из последних сил, но преимущество было определённо на стороне зевоты.

– У меня, – выдохнула посетительница и присела на самый краешек стула.

– Ерунда какая-нибудь, – промелькнуло в голове капитана. – Поди, с мужем поссорилась или очередную сумочку потеряла. Пьяная же!

Милиционер нехотя поднялся, обошёл стол и, приблизившись к ночной гостье, втянул воздух. Девушка молча смотрела перед собой.

– Нет, вроде, алкоголем не пахнет, – Витя задумчиво почесал белобрысый затылок.

Посетительница закрыла лицо руками и замерла.

– Скорую? – вдруг испугался Трещёткин. – Может, вам вызвать….

Выпрямившись, гостья сложила руки на коленях, потом посмотрела на своё правое плечо.

– Лицо у вас знакомое, – наклонился к девушке Витюша. – Мы раньше….

Она уставилась на стол. С минуту лицезрела поцарапанную особо важными делами поверхность. Закусив губу, опять вздохнула и потянулась к пачке чистой бумаги.

Некоторое время ручка бесследно кружила над поверхностью, но, едва чернила вывели первую букву, как за ней тут же появились слова. Предложения. Абзацы. Незнакомку было не остановить. Она беспощадно расправлялась с белизной листов, а из её внимающих глаз падали огромные слёзы.

Витя раньше никогда не видел таких слёз. Нет, девушки, конечно, при нём плакали. Всякое бывало. Но как-то не так. Не примечал он тогда, чтоб каждая слезинка была похожа на боль. Словно это и не человек плачет….

Капитан на уставе поклясться мог хоть перед атеистом, хоть пред материалистом, что тогда, век ему майорского звания не видать, это не девушка за его столом рыдала. Это её искромсанная душа. Большими каплями. Вытекала. Из больших глаз. Понимаете?