Маша Стрельцова - Дзен в большом городе

Лучше б он этого не делал…

Кожа, что недавно так чудесно облегала его кубики на прессе, была сожжена и висела лохмотьями. Я видела, как сочится густая кровь по выжженным ранам. Еще свежая…

— О Госсподи, — потрясенно прошептала я.

— Я пытался уйти, — припечатал он. — И до сих пор пытаюсь. Пока не получилось.

— Ты сказать раньше не мог? — растерянно спросила я. — Неужто я зверь? Пожил бы у меня…

— А как же твое тело? — горько усмехнулся он. — То самое, которым ты так дорожишь? А ведь это тоже без моего участия. Просто притягивает магнитом, раз — и вот уже я в теле, у меня длинные волосы и грудь. Кошмарное ощущение, надо сказать.

— То есть это неконтролируемо?

— Нет. Я никаких усилий не прикладываю и ничего специально для того не делаю.

— Врешь ведь, — взяла я себя в руки, уняв приступ острой жалости.

— А смысл? — пожал он плечами. — Врал бы — не пытался б уйти, и ожогов на мне сейчас бы не было. Да и вообще, я с тобой сейчас как с врачом говорю. Я ведь совсем ничего в этой чертовщине не понимаю, а ты все же ведьма. Возможно, сможешь поставить диагноз и вылечить нас.

— Нас?

— Нас, — кивнул он. — Или ты хочешь остаться без тела?

— Думаешь, все к тому идет? — хмыкнула я.

— Не знаю, — устало потер он виски. — Не знаю, Магдалина. Может, так и будем делить на двоих твое тело. Может — ты меня вытолкнешь. А может быть — однажды я навсегда окажусь в нем.

Мы скрестили взгляды, словно шпаги на дуэли. Словно пытались залезть друг другу в души, выведать потаенные мысли.

«Он врет, врет», — лихорадочно думала я.

Но глаза его казались странно чистыми, без взвеси коварства и хитрости.

— Вот ты гад, — тоскливо прошептала я, отводя взгляд.

— А я при чем? — огрызнулся он. — Думаешь, мне охота в твое тело? Его же минимум полгода тренировать придется, пока в божеский вид придет. Да и мысль о том, что придется спать с мужиками меня просто в ступор вводит.

— Лесбиянкой станешь, — глумливо усмехнулась я.

— Мы о твоем теле говорим вообще-то, — заметил он. — Кем я потом стану в твоем теле — дело десятое для тебя лично. А вот кем ты станешь без тела?

И вот тут-то мне и стало очень нехорошо…

Мысль, которую я упорно гнала — обрела формы.

Скоро я останусь без тела…

— Ну, тебе-то лепота, привидением перестанешь быть, — я все еще старалась улыбаться и делать вид, что все прекрасно.

— У меня свое тело есть, и оно меня устраивает. А твое, извини, — нет.

Мы помолчали. Нехорошая это была тишина. Тоскливая, вязкая.

— Что делать будем? — уныло спросила я наконец.

— Придумай, как меня от тебя изолировать, — спокойно сказал он. — Думается, что если я буду от тебя на значительном расстоянии — я не смогу в тебя вселяться.

— Придумала, — немедленно отозвалась я. — Давай ты обратно в свое тело войдешь, а?

— Как?

— Ну я откуда знаю? Ты же домедитировался. Смог выйти — значит, сможешь и войти.

— Магдалина, я не могу войти, — отрезал он. — Я не знаю, как это сделать.

— А кто знает?

— Сие мне неизвестно. Послушай, я предложил реальный выход. Изолируй меня от себя, и, по моим расчетам, через некоторое время проблемы не станет.

— Отчего ты так думаешь?

— Ну, — криво усмехнулся он, — адаптируюсь, привыкну жить без твоего тела, то-се…

— Звучит как бредовое расставание влюбленных, — задумчиво поведала я. — Вдумайся — «смогу жить без твоего тела…».

— Да мы с тобой сейчас почище влюбленных связаны.

— И как же мне тебя изолировать-то, горе?

Он встал со стула и принялся ходить вокруг соляного круга.

— Поехали ко мне на квартиру, — мерно говорил он. — Там каким-нибудь колдовским способом запри меня, чтобы мне было не выйти, и уезжай.

«Но ведь его сожжет тогда заживо!», — ахнул внутренний голос.

«Он знает, что предлагает», — бесстрастно ответила я ему.

Я думала.

На одной чаше весов — я. Мое тело и мое сознание. Если я сейчас откажусь — весьма скоро я могу перестать существовать. Что тело, это всего лишь бренная оболочка для духа, меня мной оно не делает. И когда Женька будет жить в нем — это будет именно он. Не я.

А на другой чаше весов…

Я вскинула глаза, внимательно глядя на Женьку. Я вглядывалась в его мальчишеские черты лица, вечную мягкую улыбку, русую челку… Вспомнила, как он спас меня на лестнице, вспомнила, как мы тогда с ним смеялись и не подозревали о том, что скоро наш мир рухнет…

… — С тебя свидание.

— Чего? Ты же это… малолетний.

— Мне двадцать два!

— А мне двадцать девять!

— Ой, да и постарше были!

— Геронтофил ты, однако!

— Я тебе жизнь спас?

— Ну?

— Так вот с тебя свидание. Ясно?

— Но я же старенькая!

— Кто, ты? Я тебя взрослее по жизни.

— С тебя мороженное и карусельки.

— Итак? — голос Женьки вывел меня из ступора, прогнал воспоминания.

Я ничем не могу ему помочь. Я не могу вернуть его в тело. Я могу только…

— Едем, — бесстрастно кивнула я.

Ибо я поняла, каким было последнее слово в том сне. «Помоги себе » — именно это сказал задыхающийся от боли шепот.

Жизнь — слишком сложная штука, да еще и любит подбрасывать гнусные моральные задачки. Нет тут белого — черного, нет четкого понятия «хорошо» и «плохо».

Вот, скажем, убийство детей… Одно из самых чудовищных деяний, что только может сделать человек. А что вы скажете о ситуации, когда ангелоподобный малыш, невинно улыбаясь, сидит в песочнице и тянет чеку у гранаты? А вокруг него — еще штук пятьдесят детишек?

По условиям задачи вы умеете стрелять, у вас есть пистолет, а до песочницы — слишком далеко, чтобы успеть добежать, да еще и этот высокий забор детсада…

Девять из десяти социально адекватных людей не смогут поднять руку на ребенка. И спустя время они забудут о трагедии, что приключилась у них на глазах, забудут кровавые брызги и крошечные трупики. А десятый убьет одного, зато спасет пятьдесят детей. А после не сможет ни забыть, ни простить себе того, что совершил…

Дай бог никому не оказаться в подобной ситуации.

Но гораздо хуже — когда надо выбирать: твоя жизнь или чужая. Инстинкт самосохранения твердит, нет, вопит, о том, что самое ценное, что есть у меня — это я. Совесть указывает на то, что тот, другой человек, заслуживает жизни не менее, чем я. В Евангелиях без труда можно найти четкое указание: в такой ситуации надо положить душу за другого.

Только, видимо, Женька прочитал это раньше меня. И сделал выбор.

Кинув рюкзак на кухонный стол, я принялась обходить его квартиру, расставляя по периметру зажженные свечи. В окна и двери я втыкала иголки, в углы сыпала четверговую соль. Слегка споткнулась, зайдя в Женькину комнату — тот, меланхолично насвистывая, рассматривал боевую катану, что стояла около дивана.