Нина Васина - Приданое для Царевны-лягушки

В этот момент Платон подумал, что хорошо бы сплюнуть для порядка, чтобы прогнать подальше сорвавшиеся в раздражении с языка слова. Но не сплюнул. Неудобно было перед врачом.

– Добрые люди-и-и! – раздалось из коридора. – Попить бы!

Илиса взяла кружку с водой.

– Никакой мочи нет подняться, в глазах темно!.. – стенала в коридоре монашка.

Илиса что-то тихо втолковывала ей.

– Нет, что ты, какая еда! – отказывалась пострадавшая. – Разве пару яичек, хлебушка с чаем да яблочко. И то не знаю, смогу ли...

Вернувшись в кухню, Илиса взяла поднос и стала загружать его едой. Платон протянул врачу деньги и пошел ее проводить. В коридоре он заметил, как женщины обменялись быстрыми недоверчивыми взглядами.

Потом он долго разглядывал поднос, уставленный тарелками. Холодная вареная говядина, бутерброды с колбасой, сыр, поджаренные тосты, персики, открытая баночка красной икры и кофейник, который еле поместился.

– Это ей? – опешил Платон.

– Что ж я, голодного до смерти человека по глазам не распознаю!

Он постоял в кухне, чтобы дождаться реакции монашенки.

Дождался.

– А яичек так и не принесла, девонька! Я яички люблю. Всмятку!

Ночью Платон проснулся от плача. Он сел в кровати и затаил дыхание. Кто-то плакал, негромко, отчаянно, не таясь. Нашарив шлепанцы, Платон вышел в коридор. Плач прекратился. Платон обошел неспешно всю квартиру. В гостиной на огромной постели спала в уголке Илиса. То, что она спала, подтверждал негромкий равномерный храп. Подойдя к кровати, Платон захотел накрыть одеялом крохотную ступню, уже протянул было руку, но замер, пораженный. Он соотнес расстояние от раскинувшейся Илисы до этой пяточки в другом конце разложенного дивана и вдруг понял, что чувствует человек, столкнувшийся со сверхъестественным. Оторопь сердца – так бы это назвал Платон Матвеевич, если бы захотел в тот момент описать свое состояние. У него было несколько секунд, чтобы решиться. Он не приподнял одеяло. Рука дернулась, словно в неудачной попытке перекрестить, но он не открыл одеяло. Наклонился и прижался губами к ступне, чтобы только убедиться – живая, теплая. Пятясь, ушел к двери на цыпочках.

В библиотеке спал Вениамин. Платон выключил плеер у него на груди и осторожно снял наушники.

В коридоре он стал у скорчившейся под пледом пострадавшей и тихо спросил:

– Что вы плачете?

– Душа тоскует, – высунула голову женщина.

– Как вас зовут?

– Лукреция я, – с готовностью ответила она. – А в миру была Лужана.

– У вас какая-то справка имеется, – замялся Платон. – Что там написано?

Он думал, что монашка покажет ему справку, но та пробормотала скороговоркой – наизусть:

– Раба божья Лукреция, приписанная к Волховскому монастырю Печерского района, имеет годы рождения 1956 и 1989.

– Почему годы разные? – удивился Платон.

– В первом годе я родилась на свет божий, а в другом – приняла постриг.

У этой женщины две даты рождения. У Илисы два тела. Может такое быть? Что там лежало под одеялом? У изголовья – верхняя часть Кваки с зеленым бородавчатым телом ниже пояса? А внизу? Верхняя половина лягушки со стройными женскими ножками...

– Да тебя бесы одолели! – заметила Лукреция. – Наклонись.

Платон наклонился, и монахиня мелким крестом перекрестила его голову много раз и при этом поплевала, что-то приговаривая.

– Спасибо, – чувствуя себя идиотом, поблагодарил Платон, проведя рукой по волосам, а потом вытер ее о пижамные брюки.

– Ничего, ничего... Я поживу у тебя, окроплю дом святой водой, а то нечисти тут – видимо-невидимо!

– А вы... Вас в монастыре не хватятся? – с надеждой поинтересовался Платон.

– Не хватятся! – успокоила его Лукреция. – Я уже три года как странствую. По святым местам ходила, душой очищалась, а теперь приживалкой живу. При церкви батюшки Апексима. Пока церковь строится, я за рабами приглядываю.

– Рабами? – удивился Платон.

– Ну да, за рабами божьими беженцами – да странниками всякими незаконными. Я как раз шла проведать попрошаек, что милостыню собирают у моста, а тут ты меня сбил, прости господи твою душу грешную... – крестясь, Лукреция села, свесив ноги, пошарила в сумочке и вдруг закурила, щелкнув зажигалкой.

У Платона от такой непосредственности пламя зажигалки размножилось в глазах десятком огоньков.

– Невозможно!.. – прошептал он, не в силах быстро и правильно сформулировать запрет. – В моем доме не курят!

– Ох-ох-ох, – покачала головой Лукреция, – раскудахтался! А может, мне нервы упокоить надо? Сядь, – она постучала рядом с собой по разложенному креслу. Затянувшись как следует, заметила, выпуская дым: – Вон у тебя какие глаза блудливые! Чего бродишь ночью по дому, а? Много грешишь?

– Что?.. что вы сказали? – опешил Платон. Он как раз в этот момент обдумывал, провалится ли под тяжестью его большого тела разложенное кресло, если и в самом деле сесть?

– Грешишь, спрашиваю, много?! – закричала Лукреция, как глухому.

– Не кричи, – поморщился Платон, от возмущения легко переходя на «ты». – Немедленно прекрати курить! – приказал он громким шепотом.

– Ладно, – согласилась Лукреция, затянулась напоследок и вдруг, наклонившись, тронула его за ногу.

Платон отшатнулся назад, потеряв шлепанец.

Лукреция положила на пол сигарету, подобрала тапок и шлепнула им по дымящейся сигарете, как бьют по большому таракану.

Платон от таких ее действий захлебнулся на слове «Паркет-с-с!»

– И все дела, – удовлетворенно заметила монашка, выпрямляясь.

Совершенно обессилев, Платон сел рядом с ней, не сводя глаз со шлепанца.

– Ну вот, – кивнула Лукреция, – толстуха, которая развалилась одна на большой кровати, она тебе кто?

– Невестка, – ответил Платон и задумался. – То есть она теперь вдова получается.

– Твой сын умер? – буднично поинтересовалась монашка.

– Не сын. Племянник. Старший, – уточнил Платон. – У меня нет детей.

– А в комнате с книжками, значит, младший племянничек спит, – кивнула сама себе Лукреция и вдруг спросила, близко придвинувшись: – Отпевали?

– Что?.. – отшатнулся Платон.

– Ты глухой или дурак – с одного раза не понимаешь? Отпевали умершего, спрашиваю?!

– Наверное... – пожал плечами Платон, пытаясь вспомнить, что говорила Илиса о похоронах.

– А то отпеть нужно, – строго заметила Лукреция. – Просто необходимо. Ты вот что, Платон, имей в виду: твоя невестка – ведьма.

– Я знаю, – отмахнулся Платон и вдруг подумал, что не называл ей своего имени. – А ты как определила?

– А разве нормальный здоровый, как бык, молодой мужик возьмет такую в жены? Это только по колдовству или по уговору какому.

Она могла слышать его имя, когда приходила врач.

– Бобылем, значит, живешь, – заметила Лукреция. Такое замечание ответа не требовало. Они помолчали.