Валентина Андреева - Сундук с тремя неизвестными

– О! А это, надо думать, та самая пуговица, из-за которой Дмитрий Николаевич поехал искать приключений на свою голову! – восхитился Листратов. – Неужели она тебе и вправду настолько дорога, что ты для нее одной всю эту кошелку освободила? Откуда вещичка?

– С работы, вестимо. С кого-то слетела, а я вот – вожу. Фирменная пуговица, вдруг претендент на нее объявится?

Наталья вмешалась не вовремя:

– Ир, да подари ты эту штучку следствию, видишь, как она Виктору Васильевичу приглянулась. А он тебя перед Ефимовым окончательно отмажет. Зачем она нам нужна? Лишнюю тяжесть таскать.

Очень не хотелось мне расставаться с этой пуговицей. Как чувствовала, что она имеет какое-то отношение к делу. Но пришлось чистосердечно поведать историю обнаружения находки. Вот тут-то и началась писанина! Да еще заявились недавние знакомые – понятые, которые и зафиксировали факт добровольной выдачи следствию злополучной пуговицы.

Третья приятная новость, прилетевшая по мобильной связи следователю, явилась таковой исключительно для нас с Наташкой, ибо Александр Витальевич от нее прямо-таки помрачнел.

– Ч-черт! Надо помочь Серову решить проблему с доставкой сына из Ижевска в Москву. Не знаю, кого привлечь, хотя и пообещал. Парень у матери первой жены Серова. Бабушка серьезно занемогла, положили в стационар, а мальчик…

– Давайте мы его привезем! – перебив следователя, воскликнула я. – Все равно без дела… в смысле, неукомплектованные, без вторых половин дома торчим. Так хоть прогуляемся. Только нам надо с билетами помочь. Туда и обратно. На сына Серова могут не дать – документов нет. И еще с адресом. С деньгами не надо. Надеюсь, потом их вернут.

– А разве дармоедов Серо-Беловых сегодня не освободят? – живо поинтересовалась Наташка. – Ясное ж дело, не они покушались на Ирину Александровну. Даром только тюремный хлеб едят.

– Позвольте это решать следствию, – резко осадил подругу Александр Витальевич.

– Да кто ж вам мешает? Просто мне как налогоплательщице государственных денег жалко. Интересно, если выпустить всех необоснованно привлеченных к уголовной ответственности, сколько можно было бы сэкономить на их пропитании? Не меньше, чем на большую премию всем руководящим работникам следственных органов.

Следователь Курбатов сжал губы в ниточку и вперил взгляд прищуренных глаз в безмятежно улыбающуюся мне и Листратову Наталью. Даже я поежилась, но подруга на безмолвную реакцию Александра Витальевича внимания не обратила – активно приносила себя в жертву сложившимся обстоятельствам. Иными словами, без конца вздыхала, выражая готовность быстренько слетать в Ижевск.

Через десять минут был решен вопрос с билетами, забронирован двухместный номер в ижевской гостинице и усвоено единственное условие перевозки: Тимку отвезти в московскую квартиру Серова, ни в коем случае не потакая его желанию поехать на дачу. Заодно уточнили телефон Тимофея, оказавшийся правильным, но отключенным, и его ижевский адрес. Знать бы, что так повезет, не надо было воровать записные книжки Георгиновны, которой мальчика и следовало сдать, доставив в трехкомнатную квартиру Серова в районе Преображенки. Через пятнадцать минут мы, ну очень тепло попрощавшись с Листратовым, уже ехали отдать последний долг человеку, принявшему на себя… Точнее, в себя, смертельное зелье, предназначенное для нас. Курбатов увязался с нами и, сидя на переднем сиденье, всю дорогу терроризировал Наташку многочисленными примерами из обширной уголовной практики, смысл которых сводился к одному: место женщины – где угодно, хоть в зоне, но только не за рулем. Умолк он лишь после того, как Наташка на полном серьезе пообещала, не сходя со своего удобного водительского места, увеличить сводку ДТП за сегодняшний день еще на один серьезный случай. Планировалось, что во время экстренного торможения непристегнутый, вопреки правилам, ремнями безопасности господин Курбатов хорошенько прикусит свой мерзкий язык.

Язык прикусила я. Сунувшись в сумочку в поисках платка, обнаружила плитку обожаемого мной горького шоколада и опрометчиво высунула кончик языка, в раздумьях о том, кто ее мог подкинуть. Никогда не стоит думать этой столь необходимой частью тела. Наталья недостаточно плавно притормозила у «лежачего полицейского», которые вроде как запрещены, а я оказалась крайне неподготовленной к этому внезапному мероприятию. Вплоть до полной остановки была занята зализыванием раны, время от времени ни за что ни про что поминая недобрым словом Листратова. Подкинутый им горький шоколад привел к горьким последствиям.

На площади у кладбища мы с Наташкой купили гвоздики. В церковь не пошли. Не подобающим образом одеты. Александр Витальевич этому обстоятельству обрадовался и быстро, без должного почтения, но, тем не менее перекрестив лоб, взлетел по ступенькам. И тут же вылетел. Мы опоздали или покойный прибыл на отпевание слишком рано, сначала не поняли. Сам Курбатов, выяснив, где располагается триста сорок девятый участок, торопливо зашагал по центральной аллее, даже не пригласив нас присоединиться.

– Интересное дело, – тихо ворчала почти на бегу Наталья, – до этого момента я считала, что фраза: «Следуйте за мной!» – главная в лексиконе этой категории граждан, – махнула она рукой в сторону удаляющегося Курбатова. – Не потерять бы этого типа из вида. Тут везде толпы прощающихся, и мне не хочется каяться перед человеком, ничего не сделавшим именно для нашего с тобой спасения. И потом, я жутко боюсь покойников. Высшая степень безумия носиться по кладбищу, пытаясь определить, где хоронят именно нашего.

– Вон он! – стараясь особо не напрягать язык, пискнула я, разглядев свернувшего в сторону на одну из кладбищенских аллей Курбатова. А все потому, что, в отличие от Наташки, никогда не смотрю себе под ноги. Правда, иногда мне не везет.

Народу у гроба было человек тридцать – сорок. Отпевание Арефьева проводилось прямо у могилы. Осторожно, стараясь не толкать присутствующих, я пробралась вперед. Наташке в последний момент похужело, и она отказалась двигаться дальше, шепнув мне, чтобы я извинилась перед покойным не только за себя, но и за нее. А заодно попросила передать ему, что постараемся оправдать его доверие и прожить как можно дольше. Хотела еще что-то добавить, но тут на нее цыкнула какая-то старушка, и я поспешила прекратить прослушивание. Нам вручили зажженные свечечки, слабый огонек которых невольно тянуло защитить ладонью, хотя даже намека на ветерок не было.

Я была уверена в том, что никогда не знала и не видела покойного. Трудно искренне горевать по поводу смерти совершенно незнакомого человека. А тут еще интуиция настырно мешала сосредоточиться на главном – пожелать ему все то, что положено в таких случаях. Не понимая, что ей, этой интуиции, от меня надо, осторожно присмотрелась к присутствующим. Не я одна. Часть из них, в основном женщины, утомленные службой, тоже иногда отдыхали глазами на других. Три толпившиеся в изголовье покойного дамы просто приковывали к себе внимание. Все три в дорогих черных платьях. Похоже, они боролись за лидерство. Две – с черной вуалью, третья с черной бархатной повязкой на голове, украшенной бархатными розами. Создавалось впечатление, что печальная процедура явилась для них прекрасным поводом «себя показать». Сними они с головы знаки траура, и можно отправляться на подиум, светскую тусовку или в иное присутственное место, где гораздо веселее.