Сергей Нуриев - Идолов не кантовать

Две минуты, отведенные просителю, истекли, но Потап, увлекшись диссидентской речью, решил дать ему еще немного времени. Из туалета вышел Гена и, наткнувшись на строгий взгляд бригадира, тихо вернулся обратно.

— …И говорит инструктору: "Федька, высчитать из его зарплаты стоимость угробленной краски и материалов. Портреты заказать в области. А эти (на мои работы указывает) исправить на главарей враждебных стран, за его счет! Товарища Суслова забери, повесим в зале заседаний. Я вам покажу, как карикатуры на работников райкома рисовать!"

Я стою. Молчу… Испугался. Думаю: кого же этот гад инструктор заказывал — райком или Политбюро? Нехорошо, думаю, если Политбюро. А если райком, то тоже конфуз может выйти. Вдруг первый на моего Брежнева уставился. А что, говорит, тут моя теща делает? Почему в галстуке? Потом он сказал, откуда у меня руки выросли, а потом все ушли…

Воспоминания минувших дней взволновали портретиста. Глаза его беспокойно забегали по комнате и остановились на графине с водой. Подумав, Сидорчук схватил графин и выпил подряд два стакана комнатной воды. Но это не помогло, и Игнат Фомич решительно влил в себя третий стакан и грузно сел, булькнув при этом, словно сдвинутый аквариум.

Потапа распирало от смеха.

— Вы отважный человек, Сидорчук, — сказал он, переборов себя.

— Есть маленько, — согласился диссидент.

— Что было потом? Вы уж отыгрались на империалистах?

— Нет, портреты почти все разобрали.

— Как так?

— Сразу прибежал ихний инструктор, Брежнева забрал. Первому, говорит, понравилась картина, он ее на день рождения теще хочет подарить. Потом по очереди прибегали другие работники. Хихикали. Третий секретарь узнал портрет второго и попросил подарить. Еще кто-то кого-то узнал. Так и разошлись почти все портреты.

— Кто же остался невостребованным?

— Министр обороны. Он в фуражке был. Я из него потом Пиночета сделал.

— Я так полагаю, что теща первого, увидев свой портрет, объявила вас врагом народа? — ехидно заметил прорицатель.

— Нет, мне только строгий выговор вынесли. Я тогда еще в партии состоял, — стыдливо признался Игнат Фомич, — формально.

— Как же вы диссидентом стали?

— Стих написал.

— Крамольный?

— Обыкновенный. Я стихи с детства пишу, от природы. Рифму чувствую, такт, размер выдерживаю. Я рифму могу подобрать к любому слову. Вот скажите, скажите свое слово.

— Дерево, — не задумываясь выдал Мамай.

— Дерево? — обрадовался Сидорчук. — Замечательно! Секундочку… дерево… м-м… м-м… — поэт напрягся, защелкал пальцами, вызывая рифму. — Дерево… м-м-м… — М-да…

Рифма не шла. Потапу стало жаль художника.

— Может быть, стерео? — подсказал он.

— Что? Ах, да. Ну конечно же, стерео, — сконфузился Игнат Фомич. — Как же я сразу это от волнения. Конечно, дерево — стерео! Ах, ты.

— Решающего значения это сейчас не имеет, — успокоил его прорицатель. — "Дерево" при необходимости можно и заменить. Продолжайте.

И рифмующий живописец поведал печальную историю о своем неудачном литературном дебюте. После творческого затишья Сидорчук решил реабилитироваться и на 22 апреля сочинил поэму "Уроки гения" . Произведение носило эпохальный характер, охватывало основные исторические этапы в развитии страны и раскрывало целый ряд социальных проблем. Но редактор местной газеты его не понял. Слабый провинциальный ум просто не смог охватить всю глобальность поэмы. Между редактором и автором начались прения. Редактор не хотел печатать ни одной строчки. Но поэтов в районе не хватало, а на носу была дата, а без стиха в такой праздник обойтись никак нельзя. Автор это знал, а потому мог вить из редактора веревки. Компромисс был найден. Поэму расчленили на тринадцать частей, одну из которых решено было опубликовать сейчас, а остальные — потом. Выбранную часть переделали в стих, сократили и выпустили ко дню рождения Ильича на первой странице газеты "Ленинским курсом" .

Сидорчук надел очки, достал из внутреннего его кармана аккуратную тряпочку, развернул ее и извлек на свет божий свое творение. Бережно расправив желтый лист газеты, автор поэмы всплакнул и принялся читать:

— Стих. "Уроки гения" .

Реет знамя Октября

И в жару и в стужу.

Весь народ кричит: "Уря!" —

И друг с другом дружит.

Поэт возвел на прорицателя кроткий взор и с удовлетворением отметил, что первый же столбик произвел на него должное впечатление. Потап силился что-то сказать, но долго не мог издать ни звука. Спазмы душили его.

— Ответьте, — наконец заговорил он, — ну почему народ кричит "уря" ?

Вопрос был совершенно дилетантский, и Сидорчук разочарованно улыбнулся.

— Видите ли, в стихах, как и в шахматах, иногда нужно жертвовать фигурой ради позиции. Здесь я пожертвовал всего одной буквой, а выиграл целую рифму. Пушкин и тот не раз прибегал к подобной тактике, хитрый был мужик. Так я продолжу.

Дружит русский и тунгус

И калмык с татаром.

Значит, белый белорус

Погибал недаром!

— Ну, хорошо, — не утерпел Потап, — а вы подразумеваете под определением "белый" ? Белогвардеец, что ли?

Стихотворец был снисходительным.

— Я намекаю на его славянское происхождение, вот и все. Белый — значит, блондин, белокурый. Понимаете?

— И что же, только белорус погиб ради русско-тунгусской дружбы? А остальные как же?

Автор разъяснил, что, разумеется, не только белорусы полегли за дружбу народов. Но всех ведь не упомянешь, а никого не вспомнить — обидно. Опять же, рифма соблюдена.

— Да, я уже все понял, — устало произнес Мамай. — У вас все?

— Нет, вот еще:

Мысль твоя, Ильич, летит

Далеко в заморья.

Пожелать тебе хотим

крепкого здоровья!

— Позвольте, как можно желать хорошего здоровья покойнику?

Вздохнув, Игнат Фомич собрался дать пояснения, но пророк, опомнившись, опередил стихоплета:

— Стоп! Все ясно. Заканчивайте поскорее.

Четвертый столбик гласил:

В этот теплый день весны

Мы с тобою вместе.

Будем мы тебе верны,

Как жених невесте.

Потап хотел было поставить под сомнение верность жениха невесте, но, взглянув на диссидента, застывшего в стойке пойнтера, передумал, выхватил газету и дочитал:

Сбудутся твои заветы,

Вспрянут города-сады,

Коммунисты всей планеты

Доведут нас до беды!

— Н-да, — промычал Потап, — напечатали вне конкypca. Сколько же вам дали за эти куплеты?

— А, — отмахнулся сочинитель, — уже не помню. Кажется, четыре.

— Года?

— Рубля.

— Всего-то?

— На большой гонорар я и не рассчитывал.

"Еще бы" — едва не вырвалось у прорицателя.