Жан Эшноз - Высокие блондинки

— Продолжим, — говорит он. — Записывай. Пылкие высокие блондинки и холодные высокие блондинки, часть вторая.

Итак, существует категория холодных высоких блондинок; их речь всегда взвешенна, взор проницателен; как правило, они носят облегающие английские костюмы. Предполагается, что они более изысканны, более, так сказать, цивилизованны, нежели пылкие высокие блондинки. Тем не менее мир по непонятным причинам побаивается их так же, как и пылких. В лучшем случае эти луноликие создания цепенеют в его объятиях, в худшем — бесследно испаряются. Им постоянно грозит истощение, бледная немочь, приводящая к полной прозрачности. Они почти всегда невеселы. Представительницей данной категории вполне можно назвать Еву Мари-Сент. Сюда же частично относится, например, и Ингрид Бергман.

— И, наверное, Грейс Келли? — предположила Донасьенна.

— Совершенно верно, — ответил Сальвадор. — Совершенно верно. Некоторые признаки этого явления наблюдаются и у Грейс Келли. Видишь, мы явно продвигаемся.

Держа свой «волнительный» роман на коленях, мадам Жув, прямая как палка, сидит на краешке диванчика, одна перед телевизором, который в это время дня передает только заокеанские или зарейнские сериалы с участием насиликоненных актрис с лакированными волосами, раз и навсегда уложенными в скульптурные прически; сериалы эти не менее «волнительны», чем роман. Таким образом, в зависимости от того, куда смотрит мадам Жув — в книжку или на экран, она снимает или надевает очки, за которыми (или без которых) глаза у нее постоянно на мокром месте. Она ждет возвращения своего супруга; в доме полный кавардак, со стола еще не убраны остатки обеда, в соседней комнате на кровати валяются скомканные простыни.

В передней слышится звяканье ключей; появляется Жув со своим ранцем. Он входит в гостиную, и вид заплаканных глаз жены вынуждает его сперва отвести, а потом возвести к небу свои собственные.

— Ну и денек у меня выдался, ты даже не представляешь, — осторожно начинает он, готовясь перечислить всю череду препятствий и встреч, якобы отнявших у него столько времени.

— Я тебя ни о чем не спрашиваю, — убитым голосом отвечает супруга.

— Но зато я сам тебе все рассказываю, Женевьева, — мягко говорит Жув. — Абсолютно все. Я готов обсуждать с тобой все что угодно.

Он открывает ранец и долго роется в нем, хотя искать там особенно нечего. Он считает себя вне всяких подозрений. От него не пахнет никакими духами, ворот рубашки не запачкан помадой, волосы не приглажены чересчур старательно: Жув умеет организовать собственное алиби. Увы, часто такое идеальное отсутствие улик как раз и свидетельствует о самом худшем из проступков. И вот доказательство.

— Ты только тем и занимаешься, что спишь с другими женщинами! — трагически провозглашает мадам Жув.

— Ну-ну, Женевьева, — увещевает ее Жув, — во-первых, я сплю не только с другими, не правда ли?

Заглянув в полуоткрытую дверь спальни, он говорит:

— Тебе не кажется, что там не мешало бы слегка прибрать, навести хоть какой-то порядок?

— Я знаю, что никуда не гожусь, но уж принимай меня такой, какая есть, — кротко отвечает мадам Жув. — Конечно, с другими тебе куда веселее.

— Ну перестань, Женевьева! — протестует Жув. — Что ты себе напридумывала!

Он пытается приласкать супругу, но та отворачивается и пожимает плечами, а попробуйте-ка приласкать женщину, пожимающую плечами! Одержав эту маленькую моральную победу, Женевьева круто меняет тему, собираясь объявить мужу о предстоящем визите Персоннета, но тут раздается звонок в дверь; это как раз он в сопровождении Донасьенны, одетой нынче вообще чисто символически. И если подобная манера одеваться сильно раздражает Персоннета, то во взгляде Жува, напротив, вспыхивает живой интерес.

Пока супруга Жува занимает беседой Донасьенну, Персоннета вполголоса совещается с самим Жувом. Ему трудно смириться с тем, что такая простая задача, как розыски Глории, оказалась неразрешимой. Не может быть, чтобы она не «наследила» хоть где-нибудь. Пусть ему дадут хоть самую ничтожную зацепку, и он тотчас вновь примется за дело и раскрутит его в кратчайшие сроки. Ему, Персоннета, очень не нравится в данной ситуации это топтание на месте, ощущение своего бессилия, вынужденное безделье, которое проистекает из всего вышесказанного. В общем, теперь это для него вопрос чести.

Казалось бы, Жув внимательно слушает Персоннета, но глаза его то и дело устремляются на Донасьенну, украдкой освобождая девушку от ее невесомого текстильного покрова.

— Ладно, я подумаю, — говорит он, — прикину, что можно сделать.

Тем временем мадам Жув и Донасьенна обмениваются сугубо женскими мнениями на сугубо женские темы — хотя не только на женские. Обернувшись к дамам, Персоннета констатирует, что Донасьенна прекрасно поладила с мадам Жув. Сам Персоннета уже давно знаком с женой своего работодателя и ладит с нею гораздо лучше, чем с ним. И тот факт, что ей нравится беседовать с молодой девушкой, внезапно кажется ему чем-то вроде гарантии, или одобрения, или некоего залога успеха. А когда речь идет о чувствах, Персоннета просто болезненно нуждается в одобрении третьего лица. И он впервые удостаивает Донасьенну заинтересованным взглядом — правда, всего лишь на миг. Потом он переводит этот взгляд на часы, и Жув тут же машинально косится на свои, а следом и Донасьенна с Женевьевой, не сговариваясь, тоже смотрят на свои. Все четверо действительно носят часы, ибо всех четверых когда-то, едва представился удобный случай: успешно сданный экзамен, день рождения, государственный или церковный праздник, — обручили таким образом со временем, и все четверо фиксируют один и тот же миг — двадцать минут пятого. Персоннета объявляет, что они уходят. И они уходят.

— Ты видел, как она одета? — спрашивает Женевьева мужа после ухода гостей.

— Нет, что-то не заметил, — лицемерно отвечает Жув.

— Ты — да не заметил! Расскажи кому-нибудь другому! — усмехается Женевьева. — Ладно, оставим это. Но я-то знаю, что представляют собой девицы, которые так одеваются.

— Вот как? И что же они собой представляют? — с интересом спрашивает Жув.

— Одно из двух! — торжественно начинает Женевьева. — Либо такая особа хочет понравиться какому-то мужчине, либо она потеряла всякую надежду устроить свою личную жизнь. Но… куда ты? Опять уходишь?

— Иду повидаться с твоим братцем, — говорит Жув. — И уж поверь, это не доставляет мне никакой радости.

На сей раз Жув берет такси; машина проезжает по бульвару Севастополь, разворачивается перед Восточным вокзалом и пересекает канал Сен-Мартен, вслед за чем огибает парк Бютт-Шомон и тормозит возле комиссариата квартала Америка. В приемной торчит всего один клиент — африканец, обладатель костюма и барсетки из одного и того же синтетического материала. Этот африканец желает получить бланк для ходатайства о воссоединении семьи, но вместо бланка получает от ворот поворот. («А то как же! — бурчит дежурный полицейский. — He успеешь оглянуться, как сюда вся Африка набежит!») Жув идет прямиком в кабинет своего шурина.