Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. Книга 2

— Я не уполномочен обсуждать политические аспекты этой сделки. Моя задача — передать вам наши соображения на сей счет. Что касается окончательного плана, то его выработка и реализация остаются за вами. Ваши люди будут представлять на переговорах интересы и моей фирмы. Как видите, мы безгранично доверяем вам.

— А что будут делать ваши люди? Планировать очередную Шестидневную войну на деньги американского налогоплательщика?

Грин сдержанно улыбнулся.

— В принципе наши люди тоже могут быть использованы в этой операции, но только в определенных рамках, которые устанавливаю опять-таки не я…

Юджин кивнул, откусив сразу половину сандвича.

— Собственно говоря, то, что мы имеем сказать по существу, включая кое-какую сопутствующую информацию, — здесь… — Грин достал из кармана крошечную кассету от диктофона, аккуратно прикрыл ее салфеткой и легонько подтолкнул к собеседнику. Юджин еще раз кивнул, взял салфетку, вытер губы, затем смял ее и небрежно бросил в пепельницу.

— Вот, собственно, и все, сэр, — Грин развел руками, словно извиняясь за краткость встречи.

— У меня есть вопрос, — сказал Юджин, отпивая кофе из большой глиняной кружки. — Итак, формально вы выходите из игры?

— Это вытекает из нашего согласия на предложение русских, — спокойно ответил Грин.

— Понимаете ли вы, что такого рода зигзаги не способствуют укреплению приятельских отношений?

— Естественно, — пожал плечами Грин, — иначе бы не было нашей встречи и того предмета, который вы так изящно забросили во внутренний карман пиджака. Мы были и должны остаться друзьями. И если я сумел объяснить это вашему боссу, то тем более надеюсь уговорить вас.

— Почему «тем более»? — негромко спросил Юджин, отодвигая пустую кружку.

— Потому что в данной ситуации вы можете понять нас как никто другой. У парня, которого мы хотим вернуть домой, есть невеста и мать. И они любят его. Надеюсь, разъяснений не требуется?

— Куда уж ясней, — пробормотал Юджин. — Думаю, это наша последняя встреча?

— Слово «последняя» уместно только на похоронах, не про нас будь сказано, — улыбнулся Грин, кладя под донышко стакана десятидолларовую банкноту. — Пока же до этого не дошло, имеет смысл говорить «следующая». Так что — до следующей встречи…

Январь 1978 года

…Стоявший на мощеном дворике монастыря автомобиль с работающим мотором, в который сестра Анна затолкала меня так суетливо и быстро, что я даже не успела его толком разглядеть, оказался стареньким грузовичком, крытым заскорузлым брезентом. Усевшись спиной к кабине на кипы связанных в узлы простынь и пододеяльников, я соорудила из плетеных корзин, доверху наполненных грязным бельем, нечто вроде краснопресненской баррикады 1905 года и, почувствовав себя в относительной безопасности, облегченно вздохнула.

Одежда, доставленная сестрой Анной в мою келью, особым изяществом не отличалась: комплект состоял из длинного черного пальто, шерстяного жакета довоенного фасона, уродливой клетчатой юбки, пары стоптанных бесцветных туфель на низком каблуке и… детских варежек. Впрочем, надо было иметь характер неблагодарной свиньи, чтобы говорить о каких-то претензиях эстетического порядка. Свою главную функцию — защиту от мороза — мой новый гардероб выполнял. И на том спасибо. Подняв воротник пальто и уткнув нос в вязаные варежки, я затихла в безмолвном ожидании.

Уютное тарахтение двигателя навевало на меня сон. Было уже довольно поздно, по моим расчетам, никак не меньше десяти вечера. То ли потому, что, привыкнув к монастырскому режиму дня, я клевала носом, то ли из-за ставшего хроническим нервного перенапряжения, мысли мои текли как-то вяло, монотонно.

«Живут же люди, — думала я, дыша в варежки и чувствуя, что вот-вот отключусь. — Даже в монастыре не устраивают никаких постирушек. Наверняка, это сестра Анна постаралась — она баба хозяйственная. И вот пожалуйста, отвозят белье в прачечную и через пару дней, привозят обратно все чистое, накрахмаленное, отутюженное… И ведь, наверно, никто в прачечной не ворчит, что, мол, рабочий день давно закончен, время вышло. Наоборот, работают люди, машину вечером присылают…»

Что-то мелко, почти неощутимо, кольнуло меня изнутри. Какая-та мысль — короткая и тревожная. Даже не мысль, — обрывок, кусочек мозаики… Но сонливость тут же исчезла, и я почувствовала, как превращаюсь в гудящий на огне чайник — вода уже выкипела, но вся информация сохранилась на стенках, в виде накипи. И я стала ожесточенно соскребать эту накипь горького опыта, добираясь до истинной причины внезапно охватившей меня тревоги. Мне понадобилось для этого всего несколько секунд.

Даже допуская прекрасную работу чехословацкого сервиса, я не могла поверить, что машину за грязным бельем могут прислать поздно вечером. И не на прокатный завод, к суровым сталеварам, заступившим в третью смену, а к пугливым, как горные козы, монашкам, которые в это позднее время, намаявшись по хозяйству, обычно уже либо спят сном праведниц, либо беспробудно молятся. Это удивительное явление природы — грузовичок, забирающий в десять вечера грязное белье из подсобки католического монастыря, — было бы ненормально даже для великого Советского Союза, где логика поступков отдельных личностей и целых трудовых коллективов являлась таким же остродефицитным продуктом, как сырокопченая колбаса, стиральные порошки и туалетная бумага. А уж тем более для Чехословакии, с ее относительной упорядоченностью и материальным достатком. Нет, что-то здесь не так. Что же?..

«Зря ты распсиховалась, идиотка слабонервная, — урезонивала я себя. — Здесь же официально разрешен частный сектор. И прачечная, скорее всего, — чей-то маленький бизнес. Наверное, водитель этого грузовичка отпахал свое на какой-нибудь автобазе, перевозя гравий из карьера на стройку, а теперь, в вечернее время, прирабатывает. Халтурка — совершенно естественное занятие для человека нашего столетия. У нас, правда, в таких случаях предпочитают стрельнуть десятку до получки, а у них вот — белье возят в ночное время…»

Это рассуждение выглядело довольно убедительно, но оно почему-то не успокоило меня. Скорее наоборот — еще больше насторожило. Я уже привыкла не только прислушиваться к внутренним сигналам тревоги, но и почти слепо им доверяться, и именно их сейчас, с предсмертной торопливостью международного сигнала SOS, подавал мой организм, растормошенный очередным несоответствием формы и содержания. Пальто перестало греть меня, ворот жакета больно колол шею, спать расхотелось начисто, предстоящая поездка в «надежное место» уже не казалась избавлением от тревог, а доверчивость и по-собачьи радостное виляние хвостом, с которыми я бросилась на необъятную и твердую, как лестничная площадка, грудь сестры Анны, беспощадно подтверждали, что я вполне могла бы составить конкуренцию любому юному олигофрену, включая победителей олигофре-нической олимпиады…