Клод Изнер - Леопард из Батиньоля

— Прошу вас подождать еще пять минут, мне нужно срочно поговорить с месье Мори. — И без дальнейших объяснений помчался наверх по винтовой лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Бланш де Камбрези яростно поправила пенсне.

— Что за манеры! Ничего удивительного, что он живет во грехе с этой русской эмигранткой, которая повергла в ужас достойных людей в галерее Буссо и Валадона. Порядочные девушки блюдут себя до свадьбы, а затем посвящают свою жизнь хлопотам у домашнего очага и воспитанию детей!

— Ну, не все, дорогая моя, не все, — усмехнулась Рафаэль де Гувелин. — К примеру, старейшая подданная Великобритании Полли Томсон, каковая намедни отпраздновала свой сто седьмой день рождения, никогда не была замужем, ибо полагает, что мужья заставляют жен работать как проклятых. Она рассудила, что предпочтительнее будет добывать пропитание только для самой себя.

— Надеюсь, у нее еще остались зубы, чтобы сгрызть добытую корочку хлеба, орошая ее солеными слезами одиночества, — фыркнула Бланш де Камбрези.

Кэндзи Мори любовался гравюрой Утамаро Китагавы, приобретенной в Лондоне. Он только что повесил ее над ларем эпохи Людовика XIII.

— Виктор, что вы скажете о «Красавице, набелившей шею»? Не находите ли вы, что она выглядит как живая? Здесь тонко передано… Да на вас лица нет! Что-то случилось?

— Трагедия. Пьер Андрези погиб. Сгорел вместе с мастерской.

Кэндзи побледнел, попытался вдохнуть — и не смог, грудь как будто пронзили шпагой.

— Кэндзи, вам плохо? Мне нужно спуститься в лавку, там клиенты, но если…

Японец вяло отмахнулся:

— Нет-нет, идите… — И, глядя в спину убегающему Виктору, прошептал: — Смерть выше гор, но она же и тоньше волоска…

Он рассеянно опустился на краешек стола, сдвинул очки на лоб и уставился в пространство.

— Есть промысел в каждом событии. Люди умирают, промысел воплощается…

Перед мысленным взором Кэндзи предстала его возлюбленная Дафнэ. Они снова шли вдвоем по аллее ботанического сада, окружившего хоспис в Челси, он снова слышал ее дыхание. Дафнэ покоится на Хайгейтском кладбище уже пятнадцать лет. Целых пятнадцать лет! Тогда, потеряв ее, он чувствовал себя во власти враждебных сил, которые хотели его поглотить и уничтожить. А потом понял, что смерть уносит только тело, душа же любого человека вечна.

«Мертвые вспоминают о нас, когда мы вспоминаем о них».

Горло перехватило, перед глазами встало другое лицо — Джины Херсон. Эту женщину, мать Таша, наделенную неоспоримой грацией, он встречал всего-то пару раз. Губы сердечком, роскошные золотисто-каштановые волосы… Она напомнила ему Астарту Сирийскую с картины Данте Габриеля Россетти, дышащей эротизмом. Джина выглядела зрелой и уверенной в себе, и это странное сочетание женственности и какой-то почти мужской силы духа безудержно влекло, пугало, обезоруживало его. Кэндзи Мори по натуре был победителем, он всегда добивался желаемого. И одиночество нашептывало ему: «Попытай судьбу!» Но не было и малейшей надежды, что Джина Херсон когда-нибудь станет значить для него больше, чем Дафнэ.

…Таша отставила тарелку кабачков, тушенных в сметане, — есть в такую жару совсем не хотелось. Уж лучше еще немного потрудиться над полотном, оно уже закончено, но можно кое-что подправить. После возвращения из Берлина, откуда она привезла мать, Таша дважды в неделю давала уроки акварели и большую часть свободных дней тратила на иллюстрирование Гомера. Времени на живопись при этом почти не оставалось — она писала картины урывками, как сегодня, вместо обеда, но была счастлива, что помогает матери. Теперь, когда Джина была с ней, не хватало еще двух близких людей — сестры Рахили, которая поселилась в Кракове с мужем, чешским врачом Милошем Табором, и отца, Пинхаса. Отец часто писал ей из Нью-Йорка, и в этих посланиях, исполненных энтузиазма по поводу жизни в Америке, то и дело прорывалось чувство неприкаянности.

Недолгое пребывание в Берлине заставило Таша в полной мере осознать, насколько ей дорог Виктор, и хотя замужество не входило в ее ближайшие планы, девушка уступила уговорам переехать к нему. Их общее жилище состояло из спальни, кухни, туалетной комнаты и фотолаборатории. Помещение во дворе, занятое под живописную мастерскую, при необходимости превращалось в гостиную-столовую.

Узы, соединившие ее с избранником, стали еще прочнее, когда Таша решила писать картины с проявленных Виктором фотографий, — теперь у них появилось общее дело.

Расследование, касавшееся эксплуатации детского труда, привело Виктора к мысли сделать серию снимков на выступлении труппы юных акробатов. Именно тогда его увлекла тема ярмарочных праздников — он открыл для себя новую вселенную. Гуттаперчевые люди, борцы, укротители, шпагоглотатели, пожиратели огня, клоуны, жонглеры и чревовещатели олицетворяли собой некую непостижимую реальность, и Виктор с азартом естествоиспытателя исследовал ее, тем более что Таша была не меньше, чем он сам, зачарована балаганной феерией. Ее вдохновили фотографии карусели с деревянными лошадками. На первом снимке гарцевала компания из двух солдат-новобранцев и их подружек — пышные девицы хохотали, опьяненные вращением; их юбки развевались по ветру. На втором малыш обнимал своего скакуна за шею с таким гордым видом, будто собирался по меньшей мере выиграть дерби в Шантийи. Таша написала две картины, поместив их героев в странные декорации вне времени и пространства — ей захотелось применить на практике советы Одилона Редона. [38] Одилон Редон (1840–1916) — французский живописец, график и художественный критик, один из основателей символизма. — Примеч. перев. Беспечная поза одной из «кавалеристок», откинувшейся назад, чтобы поцеловать солдатика, по мнению самой Таша, ей особенно удалась. Воздушная фактура напоминала манеру Берты Моризо, [39] Берта Моризо (1841–1895) — французская художница-импрессионистка. — Примеч. перев. зато весьма оригинальной была прорисовка контура.

Виктор относился к их общему делу со всей серьезностью и называл его «наше детище». Дети… Джина настраивала дочь на замужество, внушала, что пора создать семью, ведь ей скоро двадцать шесть. А Таша лишь улыбалась при мысли, что придется предстать на церемонии бракосочетания перед чиновниками в Ратуше и выслушать наставления о женском долге. Она не представляла себя с ребенком на руках. Может быть, через много лет, а пока ей нужна свобода для того, чтобы воплотить в жизнь все, что она задумала. Виктор, со своей стороны, вопроса о браке больше не поднимал. Хочет ли он стать отцом?.. Таша сладко потянулась. Мадам Виктор Легри! Он с ума сойдет от счастья, если она согласится взять его фамилию — это навеки свяжет ее с его фотографиями. И ведь он так старается обуздать ревность. Хотя, конечно, ему случается оступиться, как, например, в тот четверг в марте…