Инесса Ципоркина - Убийственные именины

Данила обалдело глянул на приплясывающую перед ним от волнующих переживаний Веру Константиновну, а потом медленно перевел взгляд на дорогу. Вдали виднелся силуэт Павла Петровича. Безутешный вдовец медленно брел по дороге, пошатываясь и размахивая руками.

"Дошел мужик", — сделал единственно возможный вывод Даня, — "Допился. Если я, здоровый лоб, в трезвом виде эту бабку из склепа еле перевариваю, то он, бедняга похмельный, ее двое суток слушал. Вот у него башню и своротило!" Он представил себе, как Павел Петрович пытается скинуть бабусю с мостика, под которым до каменистого дна пересохшей речки добрых четыре метра свободного полета… "А в милицейском протоколе написали бы: "Утонула в Моче" и поставили бы ударение", — тут он не выдержал и расхохотался. Вера Константиновна открыла рот, задохнувшись от возмущения, потом, не находя слов, крепко стукнула его сухим кулачком по груди и кинулась к своему дому.

Павел Петрович тем временем подошел вплотную к племяннику и, едва стоя на ногах, пьяно усмехнулся:

— Ну, как? Дура! Я, представляешь, поскользнулся, хотел за нее схватиться, а она как взвизгнет, да как рванет! Она что, ополоумела? Думает, я на ее стародевическую честь посягаю? Эротоманка! Начиталась всякой там Камасутры, ей теперь везде сексуальные позиции мерещатся. Представляешь, клево бы я смотрелся в Веркиных объятиях… кабы трахнул старую грымзу прям на мосту! И чтоб вся деревня на бережку собралась и в ладоши хлопала! Спятить можно!

Данила слушал, кивал и похохатывал, а сам все пытался понять, что же здесь не так, в банальной, легко объяснимой ситуации: Вера Константиновна напугана воображаемым покушением, Павел Петрович крепко пьян, они не поняли друг друга и потому оба разозлены.

Ну, зачем дядюшке покушаться на безумную старую деву, а тем более в сексуальном смысле? Что за корысть ему убивать или, прости Господи, учинять над ней насилие на глазах всех местных жителей? Над бабулькой, которая ошивается в его доме каждый день вот уже лет двадцать? Он ее, старую вешалку, если бы и захотел, то не сейчас, а давным-давно, два десятилетия назад. И лет десять назад он бы мог убить и закопать Верку-зануду, чтобы не слушать ее нытья про Всесовершенного Будду, когда еще был помоложе и потемпераментней. И все-таки, все-таки…

И тут Даню осенило: от якобы едва сохраняющего вертикальное положение тела Павла Петровича не пахло перегаром. Причем совершенно. Алкогольные флюиды, исходившие от Варвариного мужа довольно часто, Данила непременно бы различил, даже слабые, поскольку дядюшка дышал ему прямо в лицо. Павлуша все еще живописал происшествие, находя новые и неожиданные оттенки сексуальных отклонений в психике соседки, давно убежавшей с воплями ужаса. "Он врет, как до него — Зинаида", — понял Данила, — "Павлуша чего-то смертельно испугался, вот ему и надо меня убедить, что он в состоянии невменяемости. Дядя не про сумасшедшую Верку мне рассказывает, он передо мной спектакль играет, как Оська вчера: я, дескать, нализался, как свинья, меня всерьез воспринимать не надо, я за себя не отвечаю. Что-то все пытаются отговориться тем, что пьяны вдребадан: Зинка — насчет вчерашнего, Павел — насчет сегодняшнего… Что же это значит, черт побери?!"

Чтобы выбраться из дурацкого положения единственного зрителя в театре одного актера, Даня взял вошедшего в образ дядюшку за локоток и повел в дом. По дороге он соответственно моменту разыгрывал роль заботливого и недогадливого племянничка, который ведет баиньки подгулявшего родственника. Павел Петрович покорно шел, бормоча про трехнутых соседок, которые принимают его за сексуального монстра, а он ну ничего подобного, он верный муж, то есть вдовец… и так далее.

Отведя дядю в спальню, Данила кинулся к другу. Вместе они что-нибудь придумают, должно же быть хоть какое-нибудь объяснение у всей этой белиберды!

Уже целый список обвиняемых: Зинаида, Алексис, Павел Петрович. Все чего-то боятся, скрывают и нервничают. Зинаида, конечно, удар держать умеет, но ведь и она пыталась ненароком узнать, нет ли у племянничка особого интереса к Варькиной кончине? Павел явно уповал на то, что Данила захочет прояснить ситуацию, а потому расскажет якобы подвыпившему дядюшке про соседкины обвинения — и тут уж дядюшка ему все растолкует как надо. И происшествие на мостике Павлуша так глупо описал именно для того, чтобы Даня ему Веркину версию объявил: ты не насильник, ты убийца. Ухохотались бы вместе над спятившей буддисткой, да и позабыли бы про нее. Алексис на Лариску почему-то смотрел, как кролик на удава (а может, как удав на кролика?). Похоже, никто в этом доме не верит в несчастный случай, кроме Гоши и Симы. А Зоя? Оська с ней беседовал добрых два часа, не рецепт именинного пирога, небось, узнавал?

На опустевшей веранде Данила увидел Иосифа. Тот полулежал в кресле и тупо разглядывал стену. Даня бросился к нему:

— Ну?! Что узнал?

Ося с усилием повернул голову и мутно посмотрел на приятеля:

— Даня…

— Ты что-нибудь узнал?

— Даня, это она.

— Кто?!

— Зоя. Она убила свою мать. Она, кажется, давно хотела от нее избавиться, и вот ей это удалось.

— Ты что, сдурел?!

— Не ори. Ты ее монолога не слышал. А слышал бы, сразу вызвал для своей сестрицы психиатрическую бригаду. У нее непреодолимая тяга к убийству. Зоя ее вынашивает с детства. Лет примерно с десяти. Она сама мне призналась.

— Что она сказала? Не тяни!

— А то, брат, и сказала: мать ее подавляла, парней отваживала, хотела сама младшую дочурку пристроить — так же, как отдала когда-то Лариску за Русланчика. Вот только выберет кого побогаче и почище. А знаешь, кто это оказался, такой чистенький? Максимыч этот, на голову ревматический! Было с чего девке закручиниться. Зоя, выходит, жила как в КПЗ. Шаг вправо, шаг влево — считается, побег. И вот Вавочка решила младшенькую из клетки выпустить. И прямо в руки этого борова, больного нарциссизмом. Можно тут спятить? То-то и оно!

— Погоди, погоди! То есть как Максимыч? Ему же к шестидесяти уже. Да и женат он, сын у него взрослый, Максим…

— Ага, он уже дедушка, внучок тоже Максик. Но этот дедулька, оказывается, года четыре, как развелся и рванул по бабам. Лысина в голову, мозги набекрень. А Варвара как узнала, положила на мужика глаз. Не для себя, для дочки. Он, дескать, золото, только промыть как следует. Варька Зое без конца повторяла: коли девушке перевалило за двадцать пять, ей не кочевряжиться надо, а брать, кого приведут. Это какая-то вязка породистой сучки в собачьем клубе!

— Селекция, как Зинка говорит. Да разве Максимыч на роль кобеля сгодится? Есть у него такая гнусная манера — баб за разные статьи хватать и сальности болтать, ну очень громко… Только зачем так надсадно демонстрировать свое, пардон, либидо, коли ты нормальный мужик? Если есть что приберечь для интимной обстановки… Максик-старший, небось, импотент давно?