Иоанна Хмелевская - Смерть беспозвоночным

— А ты не бойся! — посоветовала я, уже начиная догадываться, причем меня тоже вдруг начало трясти. — А, случайно, не проговорился он о том, что у них что‑то нашли?

— Погоди, подумаю… Нуда, было, я же тебе с этого и начала: «Как на сковородке», «Под самым носом».

— И «бракованный реквизит», говоришь? Ну так поздравляю: они нашли орудие убийства!

Возможно, это было скорее моим горячим желанием, чем действительным выводом из полученных фактов, но так уж у меня получилось. Сразу после этого я услышала вскрик Миськи, шум какой‑то возни и затем голос Петрика: Пани Иоанна, это вы? Да нет, я не свихнулся, хотя так себя чувствую — чрезвычайной легкости состояние… Мисенька, кохане, не вырывай у меня трубку, а тоже слушай, все поймешь. Видишь, как слушает пани Иоанна, а она взрослая умная женщина, и у нее тоже были сыновья, и наверняка была и мать, правда, пани Иоанна? А моя мать скрывала от нас состояние своего здоровья изо всех сил, но было видно, что ей плохо, и в больницу ее увезли с гнойным аппендицитом, а я, балбес, недооценил свою маму! Мисенька, да перестань дергаться, холодный душ — то, что надо, и я уже пришел в норму. А та штука, которую она мне показала среди своих заготовок, меня просто оглушила, я сразу понял — это то, что ищет полиция, но откуда оно взялось у нее? И как это связано с ее здоровьем, потому что тут уже разразился прямо ад — и скорая, и операция, и мама такая слабенькая, так что я боялся заявлять об этой вещи, не до нее мне, а вдруг меня загребут, и как она без меня? Поди докажи, что ты не верблюд. Да я и собственными глазами видел, как проклятый реквизит на нее подействовал, разве ей можно было так волноваться? Вот я и метался, что делать? Отложить, пока мама не оправится? Сразу стану подозреваемым — медлил, не сообщал. А сообщить — опять же в дураках можешь остаться, если окажется, что это не то, только мамулю обеспокоил, сиделка сказала, у нее высокая температура, а это очень опасно. Точно еще эксперты не сказали, но, скорее всего, это тот заср… Ох, я хотел сказать — тот самый буздыхан, о котором вся телестанция вопит. А вот сейчас думаю: ну что я за кретин, и сам извелся, и мамуля изнервничалась, надо было сразу пани позвонить, вы бы нам дело посоветовали, а так…

Я сочла нужным прервать бурный поток излияний.

— Тихо! Вы не виноваты, вас взвинтили обе, Миська и Лялька. А сейчас попрошу отвечать на вопросы.

— Да, конечно, спасибо!

— Гурский был?

— Ясное дело, был. Ведь от того…

— О Яворчике спрашивал?

— Ясное дело. Я ему все…

— И что‑то у вас нашел?

— Ясное дело, я сам ему показал, хотя нашла эту вещь моя мамуля.

— Наверняка в ярко–красной киновари! Головой ручаюсь!

Парень был потрясен моей гениальностью.

— Откуда вы знаете?

— Я разбираюсь в колористике. Ну, показали вы ему это, и что дальше?

И дальше пошло, как в следствии положено.

Петрик совсем успокоился, и мы с Миськой смогли получить ясное и четкое описание всего, что произошло в их доме. У Миськи хватило ума помолчать и не перебивать парня, я же, понятное дело, боялась лишним словечком сбить рассказчика с темы. Наконец он закончил и я, потрясенная, отключила сотовый.

Телевизионное орудие убийства в киноварной шерсти невинной женщины!

Следующим позвонил Островский.

Каким‑то таинственным образом Гурский сумел с ним пообщаться между обнаружением буздыхана и окончанием обыска у пани Петер. И задавал вопросы вполне определенного содержания.

Островский рассказал мне, что провел у себя на работе тоже небольшое расследование, в связи с тем звонком, когда к нам в редакцию якобы звонила Эва Марш, желая дать интервью. Ему так и не удалось докопаться до источника этих слухов.

— Выходит, кто‑то пустил утку? Ведь известно, что Эва не дает интервью, а уж сама навязываться ни за что не будет.

— Вот именно, — подтвердил Островский.

— И вы полагаете, это Яворчик?

— Я расспросил всех, кого мог. Выяснил лишь, что звонивший приписывал инициативу самой Эве Марш, а я в это не верю.

— Так вы считаете, звонил Яворчик? Так и не ответили мне.

Островский фыркнул в трубку.

— Я скорее считаю, звонил Поренч. И считаю, он что‑то задумал, сознательно позвонил — в планах своей акции, но дальше — стоп. У меня получается вообще какая‑то паранойя.

— Не у вас одного, — буркнула я. — Ну ладно, кто звонил — вы выяснить не сумели. А выяснили ли хотя бы, что этому неизвестному ответили в вашей редакции?

— С трудом, буквально выжал. Разумеется, ответили как можно неопределеннее. Что не исключено, возможно, а вообще дать более определенный ответ могу лишь я. Меня же на месте не было, и звонивший ответа не получил.

— И все это вы передали Гурскому?

Да, и еще кое–какие мелочи, потому что он тоже умеет человека прижать к стенке так, что не вздохнешь! Я вспомнил, что у нас телефон спаренный с секретариатом, а там полиция уже знает способы, как вычислить звонившего. Кажется, ему моя идея понравилась.

У меня в голове молнией пронеслось: звонил прохиндей из уличного автомата, и пиши пропало — такого не отловишь.

Повезло Гурскому…

И тут позвонил Гурский.

— Знаю, что поздно, — сухо заявил он, — но решил позвонить. У матери Петра Петера обнаружилось орудие убийства на телестанции, от которого погиб Заморский. Я не подозреваю, повторяю: не подозреваю ни Петра, ни его мать. Я ясно говорю?

Заверила Гурского, что говорит он очень даже ясно. Хотя и мало.

— А вы наверняка успели поговорить со свидетельницей, с той соседкой, для разговора с которой я, по–вашему, не пригоден. Так рассказывайте. Слушаю.

Разумеется, я ему постаралась подробнее пересказать весь разговор с пани Вишневской, хотя он все равно остался недоволен и, по выражению Островского, основательно прижал меня к стенке, допытываясь малейших подробностей. А об остальном говорить отказался, сказал, в другой раз. Что мне оставалось делать? В другой так в другой…

Я проехалась по ботинкам Петра Петера.

К счастью, его ног в ботинках в тот момент не было.

А произошло это так. К дому я подъезжала в спешке и еще издали увидела у своих ворот две машины. Притормозила. Машина, подпрыгивая, снижала скорость, и после последнего ее подскока, когда я уже заворачивала в ворота, распахнувшиеся пультом, в стоящей рядом машине раскрылась дверца и из нее вывалилась коробка с ботинками. Я нажала на тормоз и остановилась, но, к сожалению, одно из моих колес остановилось также на проклятой коробке.

Вслед за коробкой выскочил сам Петр Петер, оказывается, я знала его в лицо.

Ворота успели два раза открыться и два раза закрыться, из второй машины вышли Магда с Островским. И все рассыпались в извинениях и любезностях. Островский утверждал, что виноват он, это из‑за него случилась коллизия с ботинками, я извинялась за то, что раздавила коробку, Магда извинялась за то, что позвонила в последний момент, а Петрик вообще за свои ботинки. Я съехала наконец с ботинок и проехала в ворота.