Логунова Елена в «Эксмо» - Кактус Нострадамуса

– Сомневаюсь, что Поливанко – человек искусства.

– Он прислал фотографии, – напомнила Алка.

– И какая из них показалась тебе высокохудожественным произведением? «Мужик с ведром», «Мужик в ведре» или «Мужик из ведра»?

– Никакая, – вздрогнув, призналась Трошкина. – Но согласись, это похоже на цикл!

– Ладно, давай оставим это как версию: Поливанко – фотохудожник. Спросим Зяму, он хорошо знает местную богему, сам такой. Читай дальше, что еще нам подскажет словарь?

– Второе: пластика – это гармония, согласованность жестов, а также совокупность движений в хореографии.

– Вот это уже теплее, по-моему! – обрадовалась я. – Мужик из дома номер шесть намекнул, что Поливанко похож на педика, такой он наглаженный и напомаженный. А где хореография, там каждый второй мужик нетрадиционной ориентации, если не каждый первый. Надо выяснить, не занималась ли Лизонька танцами!

– Тут еще вариант есть, – Алка водила пальчиком по строчкам. – Пластика – это хирургическая операция по восстановлению или изменению форм и черт лица.

Я помотала головой:

– Знаешь, сколько зарабатывает хирург-пластик? Поливанко не жил бы в столь скромном домишке.

– И все же надо бы узнать, может, Лизонька делала или собиралась сделать пластическую операцию, – заупрямилась дотошная Трошкина.

– Вернем золотой мобильник, посмотрим список телефонов, узнаем номера и имена подружек Лизоньки, – предложила я. – Они наверняка в курсе того, занималась ли Лизонька танцами и делала ли пластику.

– Логично, – легко согласилась Алка и затолкала словарь на место. – Еще по чаю с бальзамчиком, если мы никуда не спешим, а погода такая противная?

Это тоже было логично, поэтому мы вернулись за стол и продолжили лечебно-оздоровительную попойку.

Чемпионом по борьбе со сном Зяма не был никогда, а в этот день еще и пребывал не в лучшей форме. Поэтому его рукопашная с Морфеем затянулась, и на встречу в парке Горького Зяма опоздал. Немного опоздал, всего на двадцать минут, но карусельки и кафешки закрылись еще в семь часов, а окончательно стемнело в восемь.

В половине девятого парк сделался безлюдным и неуютным, как кладбище.

Насвистывая для храбрости арию Фигаро, Зяма темными бунинскими аллеями в бодром маршевом темпе дошел до лодочной станции, которая вообще не работала ранней весной. У причала, влипнув в черную густую воду, как в смолу, стояло одно-единственное плавсредство – лодочка смотрителя, ухаживающего за птицами. Утки, гуси и лебеди жили в фанерных домиках на островке посреди водоема, и дважды в день им туда привозили птичий корм.

Фонари у озера не горели, ущербная луна светила некачественно. Зяма встал на причале так, чтобы его было видно, и высокохудожественным свистом негромко, но задушевно исполнил лирическую арию графини. Однако очень скоро ввиду неизбывного уныния окружающей действительности его собственное настроение выпало из оптимистической, в общем-то, тональности ми-бемоль мажор в глубокий минор, и Зяма подумал – а чего хорошего в том, что он торчит тут на виду? Ему сделалось неуютно, он нырнул под иву, длинные плети которой доставали до земли, и тут же споткнулся о трудноразличимое в потемках препятствие.

В первый момент Зяма подумал о бомжах, с которых сталось бы устроить бивак у тихого озера с вкусными птичками. Он сморщил нос и в самом деле уловил некий запах, но не вонь немытых тел, старых грязных вещей, дерьма и сырости, а что-то другое, вызывающее не физический дискомфорт, а беспокойство на подсознательном уровне.

Фонарика у него не было, зато был мобильник с неслабой подсветкой. Зяма направил рассеянный синий свет себе под ноги, охнул и уронил телефон.

На сырой подстилке из прелых прошлогодних листьев лежало тело – судя по одежде и длинным волосам, женское. Понять, была ли эта дама молода и хороша или же стара и уродлива, не представлялось возможным.

Сын писательницы Казимир Кузнецов впервые оценил сокрушительную силу расхожего выражения «На ней буквально не было лица». На его месте у несчастной было кровавое месиво, при виде которого Зяму затошнило. В глазах потемнело настолько, что он с трудом разыскал упавший телефон. Тот был скользким от грязи и крови и едва снова не выпал из трясущейся руки хозяина.

Пошатываясь, Зяма прорвался сквозь завесу желтых прутиков, подошел к воде и с идиотской тщательностью вымыл в озерной воде мобильник, погубив его напрочь.

А потом направился к выходу из парка, но не прямым путем, а по довольно сложному маршруту – гравийными дорожками, на которых не остается следов.

Денис задерживался. В этом не было ничего необычного – у эксперта-криминалиста рабочий день ненормированный. Но у нас с Алкой уже закончились и бальзам, и терпение, поэтому я решила поторопить Кулебякина телефонным звонком. И обнаружила, что мой мобильник выключился, потому что насмерть разрядился.

Подходящего зарядника у Трошкиной не было, и я воспользовалась ее домашним телефоном.

Меня бы не удивило, если бы майор ответил не сразу – работа у него такая, не всегда человек свободен для личной жизни, к тому же Алка ему не родня, а всего лишь подруга подруги. Но Кулебякин откликнулся мгновенно, как будто ждал этого звонка, и необычно нервно:

– Где она?!

– Кто? – спросила я. – Денис, это Инна!

– Где ты?!

– А в чем дело? – я начала сердиться. – Что за тон и по какому поводу допрос?

– Ты в порядке?

Я прислушалась к своему внутреннему голосу. Он немного заплетался, но был энергичен и бодр:

– Фпрядке, кнешна!

– Все прекрасно, сижу у Алки, пью чай! – ответила я Денису.

– А почему на звонки не отвечаешь? Что у тебя с телефоном? Я из-за тебя чуть с ума не сошел!

– Пчему вдруг? – с искренним интересом спросил мой внутренний голос и я тут же повторила этот естественный вопрос вслух.

Мы с Денисом близко знакомы уже не один год, и психически неустойчивый мужчина на его месте давно уже квартировал бы в одном домике с Наполеоном, Тутанхамоном и Чингисханом. Но в последнее время я вроде особых поводов для нервного расстройства не давала. Или давала?

– Потом расскажу, – не удовлетворил мое любопытство загадочный милый.

– Сегодня? – уточнила я, надеясь выяснить, смогу ли я нынче же забрать свой пуховик с чужим мобильником.

– Да, скоро буду, – уже спокойным голосом ответил Денис и отключился.

Его «скоро» растянулось на два часа, но я все же дождалась любимого, чувствуя себя натуральной Пенелопой.

Этот образ не был мне органичен. Я злилась и жаловалась на свою женскую долю Трошкиной, которая терпеливо слушала меня, уронив подбородок в ладошку и сонно жмурясь.

Денис сначала выгулял Барклая, а уже потом пришел к нам.