Инна Павлова - Объявляю убийце голодовку

Мы и подружились в тот момент, когда убитая горем молодая специалистка сидела на бордюрном камне пришкольного стадиона и размышляла, каким бы не слишком мучительным способом уйти из жизни. Я как раз бодро чесала мимо, и мысли меня одолевали совершенно прозаические.

Я прикидывала, что надо прикупить по дороге, дабы обеспечить вожделенный калорийный и полноценный ужин своему первому мужу. Результат моих усилий досконально проверялся его матушкой ежевечерне. Как по телефону, так и лично. Посему приходилось к питанию благоверного относиться со всей возможной серьезностью (например, калории я подсчитывала не менее скрупулезно, чем впоследствии обрабатывала результаты экспериментальной части диссертации).

Пройти мимо несчастной оказалось выше моих сил, и с тех пор мы неразлучны.

Мой тогдашний супруг остался не только без калорийного, но и без ужина вообще, а его маман задалась вопросом, не промахнулись ли они с сынулей в выборе ему подруги жизни. Очевидно, я не раз давала поводы для недовольства, потому что, когда через полгода, ошалев от капризов супруга и попреков его родительницы, я выставила родимого за порог, ни он, ни его матушка почти не возражали.

— Ты все поняла? — спросила я по окончании инструктажа.

— Вроде да, — с сомнением протянула Алла. — Я ищу в хирургии стажеров, чтобы взять у них координаты уборщицы Наташи и заодно узнать, почему за нами вчера не пришли.

— Правильно, — похвалила я. — А зачем тебе понадобился Наташин адрес?

— Так ты же просила! — удивилась Аллочка.

Я вздохнула и закатила глаза.

— Я тебе говорила, о моем пребывании в больнице мальчикам пока знать не обязательно. Мало ли кому они об этом ляпнут! На меня ты ссылаться никак не можешь!

— Ну, не знаю, мне ее координаты не нужны, — обиделась Алла и отвернулась.

Пришлось оставить попытки развить в подружке способность к импровизации и разжевать все, что от нее потребуется.

— Тебе нужна работа!

— Вот еще, — фыркнула эта аристократка. — Работы у меня больше чем достаточно. Вот от денег бы я не отказалась, но за так. Ни на какой дополнительный приработок не соглашусь!

Ну что ты с ней будешь делать? Не соображает девка совершенно! Может, зря я ее грудью от замен уроков математики прикрывала? Глядишь, позамещала бы полгодика ушедшую в декрет Маргариту Николаевну, так и в мозгах бы просветлело. Хотя что сейчас сокрушаться о том, что было в прошлом? Надо смотреть в будущее и не повторять своих ошибок. Больше я и пальцем не пошевелю. Замещать будет все. По полной программе.

Вообще-то мне бы не хотелось, чтобы у вас сложилось превратное впечатление об Аллочке как о существе никчемном. Она хорошо знает свой предмет, с удовольствием его преподает, и у нее полное взаимопонимание с детьми. Они, кстати, тоже ее опекают, стараются не расстраивать, и, если бы не потуги администрации навязать молодым учителям, как минимум, две-три дополнительные специальности — уборщиц, маляров и штукатуров, — ей бы было не о чем мечтать.

Так что учитель она хороший. И мне ни разу не приходилось помогать ей в сугубо профессиональном плане. Как, например, пожилой даме бомжевато-нечесаного вида и профессорского звания, вздумавшей ставить у нас в школе творческий эксперимент. Что-то на стыке музыки и литературы.

Я ее тогда первой увидела в учительской, где «убивала» два «окна» за трепотней с физичкой.

Правда, я сначала решила, что это новая уборщица — уж очень у нее было потрепанное платьишко, а на голове и вовсе красовалось воронье гнездо из редких седых прядей. Но тетка оказалась словоохотливой, встряла в нашу беседу и с горящими от творческого экстаза глазами принялась вещать о том, как она понесет нашим детям культуру и подлинное просвещение. По собственной методике и на основе самолично разработанной программы.

Мы с коллегой попытались было объяснить, что приходить в класс надо не столько с программой, сколько с определенным опытом работы с детьми, но дама излучала нечеловеческое свечение и стрекотала так быстро, что вклиниться в ее поток нам не удалось.

Заверив напоследок, что в детях она в силу своих многолетних исследований разбирается значительно лучше нас, профессорша поучительно изрекла, что подлинные знания и культура никого не оставят равнодушными, и с чувством большого самоуважения покинула учительскую, оставив немногочисленную аудиторию в состоянии легкой прострации и тяжелых комплексов неполноценности.

Зато на следующий день я с третьего этажа услыхала дружный рев своего пятого «В». (Я тогда была классным руководителем у этих оболтусов, и как мать узнает голос своего ненаглядного дитятки из сотен посторонних, так и я моментально распознала хор родных луженых глоток.)

Кинув десятиклассникам: «Сидите тихо, сейчас вернусь!» — я за пару секунд преодолела разделявшие нас три этажа и разъяренной волчицей ворвалась в аудиторию, готовая грудью встать на защиту драгоценных чад.

Оказалось, я несколько ошиблась в своих предположениях. Опасность им не угрожала, и издаваемые звуки сопровождали толкание громоздкого черного рояля.

Массивный инструмент кардинально поменял место дислокации и теперь готовился вписаться в противоположный угол.

Пока же означенный угол, куда уже почти что втиснулся рояль, занимала бордовая от напряжения великая педагогиня.

И сколько же времени она противостояла натиску массивного инструмента, направляемого тридцатью пятью оболтусами, по непонятной причине не пожелавшими приобщаться к подлинной культуре?!

По первому же моему слову детки отодвинули инструмент, и профессорша упала мне на руки. Говорить она не могла. Я, впрочем, тоже.

Как можно догадаться, ученая дама у нас не задержалась. И слава богу. Еще не хватало, чтобы кто-то из детей взял грех на душу. Не знаю почему, но присутствие профессорши действовало на ребят самым удивительным образом. Вместо чувств возвышенных и прекрасных она пробуждала самые низменные. Проработай тетка чуть дольше, нам пришлось бы перепрофилироваться в колонию для малолетних преступников!

А вот Аллочка совсем другая. С детьми она ладит великолепно, родители ее уважают, так что недостатки, которых у нее ничуть не больше, чем у каждого из нас, мешают ей только в личной жизни. Ну и у меня отнимают возможность воплощать в жизнь многочисленные творческие планы. Кстати, до некоторой степени мое решение написать диссертацию вызвано стремлением доказать, что, во-первых, далеко не все учителя пренебрегают самообразованием и, во-вторых, что человек с ученой степенью совсем не обязательно может быть успешным только в пределах своего кабинета.

Так что, как ни крути, Горгиппия Станиславовна Тупякова (уже после ее ухода из школы я случайно узнала, как звали ученую даму, — родители, тоже научные работники, любовно окрестили ее в честь древнего города, расположенного где-то под Анапой, в раскопках которого они участвовали) дала толчок моему творческому поиску.