Елена Яковлева - Принцесса разыскивает горошину

— Стоять! — заорала я нечеловеческим голосом и в два прыжка нагнала их в прихожей. Подскочила к Димычу, выхватила у него из-за пояса спрятанный под рубашкой пистолет и навела его на Маоиста.

Маоист сначала громко икнул от неожиданности, а потом театрально разорвал на своей впалой груди майку и отважно замычал:

— На! Убивай, если ты такая!

Ага, такая я дура, убивать его! Мало мне, что я на него живого пятнадцать лет потратила, чтобы еще столько же париться на нарах — за мертвого.

— Ладно уж, живи, — разрешила я ему. — И жри мое варенье. — Но для острастки еще с полминуты на мушке подержала. Пока рука не устала. Я ведь уже сказала, что стрелять совершенно не собиралась и вроде бы даже ни на что не нажимала, и вдруг — чпок — трехлитровая банка, та, что стояла на кухонном столе, — взорвалась и разлетелась на кусочки, разукрасив стены клубничным вареньем.

— Мама… — прошептал Маоист и тихо осел на пол.

Ноги у меня подломились, я выронила Димычеву пушку и с ревом кинулась проверять у Маоиста пульс. Затем ощупала его с головы до тапок, но ранений не обнаружила, только в варенье перемазалась.

— Ну ты лихая баба, Надюха, — восхитился Димыч, поднимая пистолет, — прямо освобожденная женщина Востока какая-то! Я уж думал, ты его и правда порешишь.

— Да запросто, — покосилась я на пребывающего в глубоком обмороке Маоиста и зарыдала белугой, — мне б автомат, я бы пол-Чугуновска уложила, начиная с собственной свекрови и кончая риелтором Харламовым.

Тут и Маоист на полу закопошился. Открыл глаза и поинтересовался у Димыча:

— Я живой?

— Живой ты, мужик, еще какой живой, — заверил его Димыч. — Можешь не сомневаться.

— Серьезно? — уточнил Маоист и с опаской поглядел на меня.

— Ты извини, — покаялась я, продолжая реветь. — Честное слово, не хотела. Случайно получилось.

— Да я так и понял. — Маоист был само смирение. — Ты бы меня, Надюха, все-таки того… Простила… А то я сковородку найти не могу. Даже яичницу пожарить не на чем, а от варенья у меня уже все слиплось…

— Сковородка — в духовке, гладильная доска за гардеробом, а рубашки лучше стирать в экономном режиме при сорока градусах, так машинка жрет не больше двух киловатт, — отрапортовала я, как «Отче наш» отчитала. — Если будет звонить Нэлка, скажи, что я в гостях у подруги детства и что скоро ей напишу. — И с чувством честно исполненного долга направилась к двери.

— Не пущу! — заголосил ни с того ни с сего Маоист и даже предпринял попытку преградить мне путь своим хилым телом.

— С дороги! — потребовала я не очень громко, но решительно.

Маоист сник и покорно размазался по стенке, а я гордо прошествовала мимо. На волю! В пампасы! Туда, где бродят дикие бизоны и рыщут кровожадные киллеры! Да к черту на рога, лишь бы только подальше от газовой плиты и стиральной машины!

Из Чугуновска мы с Димычем выехали подавленные и притихшие, до самой кривобокой стелы и словечком не обмолвились. Димыч все больше посвистывал, а я грызла ногти и растравляла в душе обиду, чтобы заглушить предательскую жалость к Маоисту, у которого все слиплось от варенья. Не иначе во мне Стокгольмский синдром прорезался. Слышали про таковский? Это когда жертва так привыкает к своему мучителю, что начинает ему сочувствовать. Кстати, если я ничего не путаю, то этот самый синдром обычно уже на вторые сутки развивается, а уж за пятнадцать-то лет, как в моем случае, наверняка принимает тяжелую неизлечимую форму.

А тут еще Димыч молчал-молчал, да и выдал.

— Статья, — говорит, — такая имеется. Заведомое оставление в опасности.

— Это ты про что? — Я чуть полпальца не отгрызла от неожиданности.

— Про то, что он с голоду помрет.

— Кто?

— Да мужик твой, кто же еще, — нагло ухмыльнулся Димыч.

Я подумала-подумала и заехала ему по уху. Не сильно, а чисто символически и как бы даже по-матерински. Ибо среднестатистические родители не слишком приветствуют, когда подросшие чада читают их сокровенные мысли с той же легкостью, что и послания к потомкам на заборе.

— За что-о? — отшатнулся этот шалопай и так крутанул баранку, что мы чуть в кювет не улетели.

— За все хорошее, — дала я ему исчерпывающий ответ.

А он взял и надавил на тормоз.

Ну, думаю, приехали. Высадит меня и помашет ручкой. Топай, Надюха Куприянова, в родной Чугуновск. К утру как раз дошкандыбаешь.

Однако ничего такого Димыч мне не сказал. Просто полез в багажник. Как выяснилось, за инопланетной зажигалкой, с риском для жизни извлеченной из уборной Катькиной бабки. Долго ею любовался в свете фар. И так повернет, и этак. Даже на кнопки понажимал. При этом из «адской машинки» сначала выскочило приспособление, напоминающее карманную гильотину, а затем — сноп пламени. Такого сильного и яркого, что я отшатнулась. Стоит ли после этого удивляться, что Матвеевна со страху потопила свою «блестючую» находку в дерьме?

— М-да, — глубокомысленно изрек Димыч, покончив с осмотром вещдока и закинув его обратно в багажник. — Дело принимает все более таинственный оборот.

— Твоя правда, — закивала я подобострастно, заглаживая вину за оплеуху.

— Но где же сейчас эта Катька? И кто ее умыкнул, если Маратик тут ни при чем? А он, по всему, ни при чем, иначе зачем бы ему появляться там во второй раз и спрашивать про Катьку у бабки? Кстати, у этой Катьки как с головой? Надеюсь, лучше, чем у старухи?

— Ну-у, пороха она, конечно, не изобретет, — я старалась быть максимально объективной, — но не дебилка, это точно. Такая простая чугуновская деваха с нормальной репродуктивной функцией. А чего еще надо-то? Между прочим, Матвеевна тоже не сумасшедшая, просто Катькина история на нее так подействовала. Ну непонятно ей, как можно забеременеть из пробирки, вот и мерещатся ей зеленые человечки за каждым кустом. А так она старуха бойкая. И хозяйственная.

И мы поехали дальше. Только уже не замолкали до самой Димычевой фазенды. Очень даже живо обменивались соображениями.

— Да, обидно, что с Маратиком не удалось покалякать, — горевал Димыч о Плейбое.

— Думаешь, это он расправился с Властой? — спросила я.

— Скорее всего, — кивнул Димыч, — тем более, что это нетрудно было сделать. Девушка стоит на балконе, а сзади незаметно подходит некто… А может, и вполне заметно. Он ведь был ее телохранителем, и она его не боялась.

— Да, эти телохранители такие. — Меня даже слегка передернуло, потому что я вспомнила Софиного Аслана. — Только зачем он это сделал, как ты считаешь? В смысле, какой у него был мотив?

— Детективами небось увлекаешься? — хмыкнул Димыч. — Тоже мне Агата Кристи! Ведь взрослая уже тетенька, должна бы знать, что мотив бывает только один.